Вексель Билибина
Шрифт:
Юрий Александрович очень обрадовался:
— Вот и зима… Зима! Крестьянин торжествует! — И он весь день декламировал Пушкина, читал наизусть «Евгения Онегина». И под это чтение самозабвенно возился с бутылками.
Собрав все порожние посудины, он разливал по ним спирт и воду: сначала высчитывал на бумаге, рисовал графики, потом тщательно отмерял жидкости стаканом, царапинами нанеся на него деления, а затем эти жидкости перемешивал. Одну из уже готовых смесей выставил на мороз и, когда смесь в бутылке зашуговала, он, сверяясь с показаниями ртутного термометра,
— Расчет точный, как в аптеке!
Все бутылки со смесями Билибин и Раковский развесили под стрехами.
Рабочие, вернувшись с разведки, были немало удивлены и остановились перед бараком с разинутыми ртами.
Первым высказал догадку Алехин:
— Ясно. Заместо фонарей. Как в большом городе, иллюминация!
— Братцы! — от всей души поддержал его Миша Лунеко. — Ведь через три дня — праздник! Октябрьская годовщина! А мы заработались и счет дням потеряли…
— Темнота! — с некоторой обидой протянул Юрий Александрович. — Деревня! Это же — термометры! Спиртовые термометры собственного изготовления! Смесь воды и чистого спирта, в точно рассчитанных отношениях! Вот в этой бутылке расчет такой: как смесь зашугует — значит, пятьдесят градусов мороза. А в этой — пятьдесят четыре, здесь — пятьдесят восемь и так далее до семидесяти! Понятно, темнота?
— Понятно, — не очень радостно ответили рабочие.
— Понятно-то понятно, товарищ начальник, но сколько же на эту затею спирта пошло? Не весь ли запас?
— Весь, товарищ Алехин!
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…
— Юрий Александрович, а чем же Октябрьскую годовщину отмечать?
— Трудовыми успехами, Степан Степанович!
— И не жалко вам, Юрий Александрович?
— Жалко, Степан Степанович! — смеясь и с трагическим надрывом возопил Билибин. — Но ничего, догоры! Все это добро не пропадет и от нас не уйдет! Как под праздник вот эта, к примеру, бутылочка, самая крупная, зашугует, так и мы ее зашугуем!
Все закричали:
— Ура! Качай начальника!
— А к празднику-то она зашугует? — засомневался кто-то.
— Зашугует! — авторитетно заверил Раковский. — Погода, по моим наблюдениям, установилась хорошая, морозит основательно.
Ему поверили, и его предсказание сбылось. Шестого ноября зашуговала в бутылке смесь хотя и не самая крепкая, но приличная, градусов под шестьдесят. Седьмого бутылку торжественно и бережно внесли в барак и с подобающими великому дню тостами распили.
В этот момент с прииска заявился профуполномоченный, он же и старший артельщик хабаровцев — Андрей Шестерин, чтоб пригласить разведчиков на стан, на торжественное собрание. Все потопали дружной колонной и песню грянули: «Смело мы в бой пойдем…».
С этой песней ввалились в барак хабаровцев — самый большой на приисковом стане. Билибин и Раковский прежде бывали здесь, на промывке песков. Мыли старатели лотками прямо на земляном полу, среди нар. Тогда терпко пахло сырой землей, пылью, осевшей на неошкуренные стены, шерстью непросыхающих полушубков, портянками, махоркой, людским потом. Сегодня на вошедших пахнуло
— Благодать! — воскликнул Билибин. — Как на рождественской елке!
— Как в кедраче! — поправил кто-то его, видимо, сибиряк.
— А у нас, братцы, в России, так после дождя в бору пахнет. Не надышишься!
И все с щемящей тоской начали вспоминать свои родные места, еловые, сосновые и кедровые леса…
— И какой черт загнал нас на эту Колыму?!
— Тут и лесов таких нет, и запахов таких нет…
— Цветов нет…
— Ничего, товарищи, ничего, — успокаивал Оглобин. — Здешняя тайга тоже по-своему богатая и красивая. Говорю вам как бывший охотский лесничий. Вот дождемся весны…
Но кто-то из хабаровцев вдруг оборвал:
— Дождетесь весны, на-ко выкуси!
И пошло:
— Транспорт где, Оглобин?
— Жрать чего, Оглобин?
— А золото где? Ученые, где золото? — это уже на разведчиков.
— Где, обещанные участки?
— Понаехали на нашу шею…
— Праздник… Какой праздник на пустое брюхо?
Филипп Диомидович отступил в передний угол, встал под красное знамя, которое смастерил из своей кумачовой рубахи, простер вперед руку:
— Тихо, товарищи! Вот сделаю доклад, и все будет ясно.
— Какой еще доклад?!
— Опять про Чемберлена?
— Долой Чемберлена!
— Долой доклад!
— За транспорт говори!
— За участки катай!
— Скоро, товарищи, скоро должен подойти олений караван. Большой аргиш — по-тунгусски называется…
— Большой аргиш — на тебе шиш! Где он?
— Сами, товарищи, видите, какая зима выдалась. Такой, говорят, здесь не бывало. Снегу выпало много, снег рыхлый. Мы вот пошли в Олу, да вернулись…
— Трех лошадей в тайге оставили, кобыла — ваша мать!
— Да, три лошади у нас пали, трех пришлось застрелить… Рано вышли, поторопились. Теперь, видите, морозы ударили, наст будет, и караван наверняка пройдет. Он теперь в пути, наверное. Скоро придет. А там, глядишь, и золото пойдет побогаче: сытому завсегда счастье подваливает…
— Подвалит — держи шаровары шире, а то не унесешь!
— Ученые обещали новые участки, да кукиш кажут.
— Какие они ученые! У них у самих в шурфах пусто.
— А премии получают за пустые шурфы-то…
— Им жить можно — у них жрать есть что и спирту завались!
— Они спирт, как буржуи шампанское, со льдом пьют. Для этого на мороз вывешивают.
— Пойти к ним на базу да посрывать бутылки!
— Товарищи! — звонко выкрикнул Раковский и встрепенулся петухом. — Вы тут преувеличиваете! Премии наши рабочие действительно получили за октябрь, потому что работали каждый за двоих. Ведь вы-то не пошли на шурфовку. Пошли бы, работали так же, как наши рабочие, получили бы и премии, а может, и по сто граммов спирта к празднику, хотя спирт у нас не для того, чтоб пить… Вывесили мы бутылки на мороз не для этого, а ради научных целей. Это понимать надо, товарищи…