Веласкес
Шрифт:
В первые же три дня дон Диего и Хуан обошли весь Рим.
На четвертый гонец графа Оньяте, вице-короля Неаполя, передал маэстро послание, в котором граф в настоятельной форме просил его прибыть в город. Ничего не оставалось, как отложить все дела и мчаться в Неаполь.
Неаполь встретил маэстро тишиной. Проезжая по городу, он искал хоть какие-нибудь следы недавних бурных событий и не находил. А ведь всего два года назад дерзкий Неаполь поднял восстание. Ремесленники, рыбаки, торговцы были едины в своем порыве покончить с завоевателями. Маленькая горсточка смельчаков призывала народ изгнать ненавистное правительство. Речам собравшихся у залива ораторов глухо вторило море. И вот, вооруженные чем попало, ведомые прекрасным полководцем — желанием быть
Расправа была короткой — смельчаков казнили. Угрюмым стал город, боялись его победители. Нередко на улице в темноте звучал выстрел, а наутро патрули находили убитым кого-либо из солдат гарнизона. В связи с этим новый вице-король Оньяте приказал испанцам не показываться на улицах в одиночку. Город притаился. Внешне могло показаться, что наступил мир. Только очень опытный глаз подмечал — это затишье перед бурей.
Рибера и Веласкес увидели друг друга одновременно. Они долго стояли молча, счастливые новой встречей. Придворный живописец Неаполитанского королевства заметно постарел. Но небольшие живые глаза Спаньолетто сохранили блеск юности. Как он был рад мадридскому гостю! Все эти годы Рибера с теплотою вспоминал дни, когда Веласкес гостил в Неаполе. И теперь, встретившись вновь, они возобновили свои беседы об искусстве так, словно прервали их вчера. Целые дни проводили они вдвоем.
— Да, наш Караваджо велик, — вел свой неторопливый рассказ Рибера, — его биография полна неожиданностей. Сын простого каменщика, он стал мальтийским рыцарем, беспрерывно дрался на дуэлях и между прочим рисовал. Но за свои сорок лет он успел столько, сколько другим хватило бы на сто. Варварски дерзкий, он признавал для себя единственным учителем природу. Зато сколько у него учеников! Вы, маэстро, тоже отдали ему дань, — улыбнулся он Веласкесу.
— То были годы юности, дорогой дон Хусепе. А что вы скажете о Сальваторе Роза? Говорят, он пользуется в Риме большой популярностью?
— Беру на себя смелость утверждать, что Роза ученик Караваджо, хотя он и родился лет через шесть после его смерти. Роза еще молод, но очень талантлив. Он пробовал свои силы в музыке, театре, писал стихи и даже сатиры. Самая большая его страсть — тяга к путешествиям. Даже в грозные для Неаполя дни, — Рибера понизил голос, — он находился тут, в городе. Надеюсь, вы поняли, на чьей стороне были его симпатии? Творчество его необыкновенно ярко, в нем какая-то… разбойничья поэзия. Пишет он широко, свободно, всегда с натуры. Только и тут у него странность. Природа интересует его не в солнечной радости, а гневная, грозная. Вглядитесь в его работы — везде суровые и дикие местности, темные свинцовые тона.
Они подошли к самому морю. Ветер гнал по безбрежной синеве белые стада послушных ягнят. Художники опустились на валуны. Сзади послышался лязг оружия. Присели отдохнуть воины, везде неотступно следовавшие за ними по приказу вице-короля.
Громадный ярко-оранжевый шар, пышущий жаром, медленно опускался за черту, куда неустанно бежали и белые стада.
— В Риме вас ждет много неожиданного, маэстро, — прервал молчание дон Хусепе, — кроме пылкого Сальватора Роза, там сейчас в зените славы Клод Лоррен, Никола Пуссен,
— Я знаю многих по их полотнам.
— Но там вам придется познакомиться с ними самими. Каждый из них весьма своеобразное явление.
— Что представляет собой Лоррен?
— Это самый тонкий из художников, известных мне. Кстати, он учился в Неаполе у Готфрида Валеса. Потом ненадолго уезжал в свой замок Шампань в родную Францию, чтобы потом навечно поселиться в нашем Риме. О нем говорят, что он приехал в Вечный город в день покровителя художников — святого Луки, отсюда все его удачи. Я люблю его за то, что его полотна не копируют природу, а передают тот восторг, который охватывает душу при виде прекрасного.
Веласкес видел полотна Лоррена — «Царицу Савскую», «День», «Утро», «Вечер», «Ночь». Его пейзажи нравились ему обилием солнечного света и преклонением перед величием природы. Многие до него пробовали писать солнце. Но так, как он, солнце не написал никто. Лоррен словно посмотрел на его лучезарный лик впервые. Смельчак не испугался самосветящегося бога, а дерзнул обыкновенными красками изобразить его. Больше всего ему нравилось писать в предвечерье: низкое солнце, готовое потонуть в океане, последние лучи заката; солнце медленно опускается в свой лучезарный огненный дворец, чтобы исчезнуть в общем пожаре. Дон Диего любил Лоррена за его солнца.
Всю дорогу до дворца вице-короля маэстро неотступно думал о Клоде Лоррене. Ранним утром пастухи Кампаньи, очевидно, частенько видят подвижного, худощавого человека, который стоит на пригорке и наблюдает чудо рождения нового дня. Он, художник, как сторожевой на аванпосте искусства, видит, как вздрагивает земля, как пробуждается природа в момент появления солнца. Бесконечный небесный свод притягивает его взор.
Однажды Клод Лоррен, бродивший в окрестностях Рима, повстречал другого художника, который рисовал деревья-гиганты, беседки из виноградных листьев и умел находить классическую возвышенность во всем, что его окружало. Его имя Никола Пуссен. Мастер величественных исторических пейзажей повел нового друга к себе в мастерскую, теперь они часто работали вместе, одинаково влюбленные в поэзию природы и так по-разному ее изображающие. У одного пейзажи — с благородными грядами гор, огромными деревьями и кристально прозрачными озерами, возле которых величественные развалины античных зданий, у другого — гимн солнцу, развалины храма Канкардии или древнеримского форума, залитые солнцем.
Граф Оньяте принял маэстро очень любезно. Он сказал, что поручил своим людям помочь художнику приобрести слепки с антиков, а также передал ему деньги, присланные из Испании специально для этих целей.
С нетерпением ожидал Рибера прихода Веласкеса в мастерскую. Ему хотелось услышать мнение великого соотечественника о своих полотнах. Сам он к ним привык, полюбил их, как детей. А разве у родителей бывают плохие дети?
Испанский гость остановился перед «Святой Инесой». В центре большого полотна была изображена коленопреклоненная девичья фигурка. Длинные, струящиеся до земли волосы скрыли от посторонних взоров ее наготу. Большие, прекрасные глаза чуть влажны. В их взгляде, устремленном к небу, вера. Личико, почти детское, хранит следы глубокой печали, и вместе с тем весь облик Инесы словно светлый символ торжествующего добра.
— Существует древняя христианская легенда, — пояснил Рибера. — В третьем веке нашей эры в знатной римской семье жила красавица девочка. В тайне от родных она приняла христианство. Бог послал ей испытание — ее полюбил язычник-префект. Но юная христианка не в силах была отказаться от своей веры. Тогда палачи придумали ей позорную и мучительную казнь. Сейчас, — Рибера сделал жест в сторону полотна, — ее, нагую, волокут из темницы. В последний раз сложила Инеса в молитве руки. И вдруг свершилось чудо: волосы на голове начали быстро расти и покрыли всю ее фигурку. Потом появился ангел, он нес ткань, чтобы прикрыть выставленное на позор тело.