Велесова ночь
Шрифт:
С нашего возвращения из мертвого города не прошло и двух недель, и я не мог не заметить, как быстро разочарованный, измученный и больной старец превращается в себя прежнего. И вряд ли дело было в том, что я буквально за шиворот выволок его обратно в этот мир или нашел нужные слова. Железобетонные аргументы, увещевания, мольбы и даже попытки надавить на самое сокровенное едва ли принесли бы хоть какую-то пользу, вздумай шеф упереться намертво.
К счастью, он не сломался. Просто слегка заржавел, ненадолго забыв о том, кем и для чего стал еще в незапамятные времена. И теперь снова рвался в бой, чтобы завершить то, что два года назад не смог даже толком начать.
Не то, чтобы я
Жандармы и «георгиевцы», которых в преддверии праздника переподчинили статскому ведомству — и явно не просто так. Несколько гвардейских полков, расквартированных в столице, целое полчище тайных и явных союзников, положение и, конечно же, почти безграничное доверие юного императора. С такими козырями колдун крепко держал в руках весь Государственный совет, и вряд ли даже великие князья обладали хотя бы половиной его нынешних полномочий — и официально подтвержденных указами, и уже тем более фактических.
Между нам стояли сотни и тысячи вооруженных, отлично обученных и, что куда важнее, безмерно преданных своему герою людей. После «покушения», закончившегося моей гибелью и избавлением столицы от угрозы, князя Геловани охраняли едва ли менее тщательно, чем императорские покои. И даже сейчас его сиятельная особа еще не появилась на публике, а оставалась где-то там, за воротами Зимнего.
А мы с шефом застряли посреди толпы на Дворцовой площади, пробившись немногим дальше Александровской колонны. Он в костюме городового, я — прикинувшись хромоногим попрошайкой. Грязным, с неровной жиденькой щетиной на подбородке и щеках, в затасканной до дыр куртке не по размеру и кожаном картузе, надвинутом чуть ли не до самого носа. Маскировки лучше было и не придумать: блюстители порядка то и дело гоняли грозными окриками, беднота не обращала внимания, а господа и дамы посолиднее и вовсе будто смотрели сквозь меня. А если и замечали по соседству жалкого калеку-оборванца, то лишь из-за опасение за содержимое собственных карманов.
Одна сердобольная старушка даже перекрестила меня и сунула в руку кусок черствого пирога с капустой. Я изобразил учтивый поклон, пожелал благодетельнице доброго здравия и, жуя внезапное угощение, принялся дальше пробиваться сквозь ряды тех, кто пришел поглазеть парад. Сомнительный облик и запах, исходивший от куртки, отпугивали почтенную публику, и поначалу я изрядно опережал шефа. Но чем дальше, тем больше густела толпа, и в конце концов мы почти сравнялись. Шума и людей вокруг стало столько, что можно было разговаривать чуть ли не в полный голос, не боясь, что нас подслушают.
— Да уж… Изменилось тут все, Володька. — Шеф в очередной раз огляделся по сторонам. — Вроде и красиво, а вроде… Будто гнилью какой пахнет.
Лучше бы не сказал никто. Моему старому товарищу всегда недоставало наблюдательности и способности чувствовать тонкие колебания эфира, я наверняка успел заметить втрое больше деталей и мелких странностей, однако саму суть он уловил точнее некуда: за время моего отсутствия Петербург изменился.
А может, начал меняться сразу, с того самого дня, как я проиграл схватку с Геловани и отправился на два с небольшим метра под землю. Колдуну пришлось в очередной раз перекроить планы, импровизировать, и его блестящая интрига изрядно потускнела. Затея удалась, сработала быстро и — чего уж там — весьма эффективно, но прежнего изящества в ней почти не осталось. Истинный виновник злодеяний едва не лишился маски и спустился на сцену, оставив место кукловода. Белые нитки,
И кое-кто уже мог если не увидеть ее, то почувствовать.
День выдался погожим, солнце ярко сияло с небес, через Дворцовую площадь наискосок под ритмичный лай барабанов и медное пение труб шел оркестр. За ним чеканили шаг гвардейцы в парадных мундирах, а чуть дальше двигалась конная процессия. Со своего места я мог разглядеть только ехавшего первым великого князя Владимира Александровича на здоровенном вороном жеребце, а всего всадников было около полусотни — не считая кавалеристов по бокам. Все это великолепие громыхало подковами по мостовой и озаряло простых смертных блеском орденов и золотых пуговиц. Толпа по привычке стягивалась к центру города чествовать молодого государя, и все будто бы шло, как положено.
Но я почти физически ощущал фальшь, пропитавшую весь центр города, от камней мостовой до золоченого кораблика на шпиле Адмиралтейства. Шествие в честь дня рождения императора почему-то казалась фарсом, спектаклем, наспех устроенным бестолковыми и криворукими ряжеными для столь же непритязательной публики. Со всех сторон слышались громкие возгласы, однако я видел вокруг немало хмурых лиц. Вместо радости и положенного по случаю любопытства на них застыло совсем другое выражение — суровое, недоверчивое и, пожалуй, даже испуганное.
Порой чутье куда сложнее обмануть, чем глаза или уши.
Чем-то это все до боли напоминало самое начало двадцатого столетия. Только не этого, а другого — того, которое я помнил… Точнее, никак не мог забыть. Отгремела русско-японская, до начала Первой мировой оставалось несколько лет, а революция и вовсе казалась тогда чем-то немыслимым. Столица жила самой обычной на первый взгляд жизнью — так же, как и сейчас. Так же случались праздники, так же гулял народ. Так же шагали в ногу по улицам гвардейские полки под грохот оркестра. Так же блестели ордена и звенели подковы.
Но где-то глубоко внутри мир уже надломился. Слишком глубокими оказались раны, нанесенный японскими штыками, слишком много за последние годы накопилось всякой дряни, разгрести которую было не под силу ни мне, ни шефу, ни остальным. Ни уж тем более простым смертным правителям со всеми их капиталами, армиями и титулами. Не справлялись ни жандармы, ни политический сыск, ни раздутая до немыслимых пределов сеть филеров и осведомителей.
Я изо всех сил напускал на себя беззаботный вид, а сам, уплетая угощение, осторожно наблюдал за людьми вокруг. И взгляд то и дело натыкался на хмурого вида мужчин с колючими глазами. Серых, неприметных и одетых, конечно же, в штатское — какие-нибудь серые брюки, плащи или бесформенные куртки. В головных уборах и без, гладко выбритые, заросшие щетиной, бородатые, высокие, низкие, худые и толстые…
Как и тогда, столицу, буквально заполнили шпики всех мастей и калибров. Но кому-то и этого показалось недостаточно, и процессия двигалась через узкий коридор, оцепленный вооруженными солдатами. Будто кто-то по ту сторону кордона очень боялся. То ли народа, то ли политических противников, то ли какой-нибудь нелепой случайности.
И я, кажется, догадывался, кто именно.
Губы сами собой растянулись в недоброй усмешке. Схватку с колдуном я проиграл, но она все-таки не оказалась ни бесполезной, ни бесследной. Ему, серому кардиналу и тайному режиссеру всех загадочных событий за последние несколько лет, пришлось взять на себя роль первого плана. Перестать дергать за ниточки, разогнать кукол и самому выйти из уютного закулисья на сцену, которая наверняка вдруг показалась слишком уж просторной и ничем не прикрытой.