Велик
Шрифт:
[48] Свидетелями чему стал не один десяток послушников и слуг, получавших наказания за неосторожно брошенное поодаль от нее слово.
[49] Карабкаться по выступам и занимать места.
[50] Три человека. Причем один из них, ушибленный камнем, просто перепутал направление.
[51] По крайней мере, жрецы на это надеялись.
[52] Конечно, для полного сходства не хватало букмекеров, но в толпе их не возникло по единственной причине: никто не поставил бы на взбесившийся монумент и гнутого фируна.
[53]
[54] Если не считать несколько медяков, полученных по дороге в качестве милостыни, и арест городской стражей у стен храма за осквернение святыни неприличным видом. Чтобы доказать, что они — жрецы Уагаду, а не развратные нищеброды (интенсивно-розовый цвет волос Анчара едва начал становиться просто розовым), им пришлось превратить в крокодила стол начальника караула и перекрасить волосы схватившего их патруля во все оттенки голубого. Хотя вернее было бы сказать не «пришлось», а «дорвались с удовольствием» — но это уже детали.
[55] Несколько секунд разглядывания солнца — пусть заходящего — и актерское мастерство отдыхает.
[56] «Не только всё живое не любит жару», — отстраненно подумал Узэмик.
[57] Втрое.
[58] Ежесекундно готовый в случае неприятного развития событий превратиться из арьергарда в авангард. При условии, что движение будет осуществляться в сторону, противоположную опасности.
[59] Послушник, не выдержав психической атаки, удалился вприпрыжку еще на «прирастут к заднице».
[60] Никто из присутствующих не сомневался, к чьему. Каждый подумал, что именно к его.
[61] «…и убирается сама» — читалось между строк.
Часть третья. Путь в Мангангедолу
«Кабуча габата апача дрендец!» — хотел сообщить Анчар окружавшему миру, едва пришел в себя, но всё, что вырвалось из губ, залепленных какой-то вонючей гадостью, было:
— Капут… тьфу!
Ощущая под ладонями нечто подозрительно мягкое и склизкое, он встал с двадцатой попытки, покачиваясь, сплюнул еще с десяток раз, яростно вытирая лицо ладонями[1] от субстанции, отдающей прелой травой и обезьяньим навозом, и разлепил глаза.
И еще раз.
И еще.
Нет, ничего не менялось: непроглядная тьма вокруг дышала влажной гнилью, скрипела насекомыми, хрипела лягушами, цыкала птицами, чавкала грязью, воняла болотом, и вообще вела себя как брюзгливый хозяин, выпроваживающий незваного гостя.
Впрочем, будь его воля, чародей и сам бы засиживаться в таких гостях не стал ни минуты — но как раз воли-то и не оставалось. После схватки со Старухой он чувствовал себя едва ли энергичней выжатого лимона[2]: ни мыслей, ни четких воспоминаний — лишь сухая жара, вспышки, напряжение, крики, грохот, бег… подмышкой Великана…
Великан!
Одним слепящим воспоминанием к чародею вернулось всё: их с Агафоном план пробраться с обозом к месту строительства храма, Оламайд и мальчишка, выскочившие невесть откуда, битва со Старухой, завершившаяся их поражением — и Великан, спасший их и успевший
Портал в пустыню.
Над ухом Анчара что-то заржало гнусным голосом, шаркнуло по кончику носа, просвистело мимо и пропало. Над головой, как оседающая кипа мокрого пергамента, шелестели листья.
Джунгли!
— Кабуча… копата… лопата… — атлан сделал вторую попытку.
Джунгли! Да в радиусе сотни километров от города, не говоря уже о храме, уже несколько сотен лет не было никаких джунглей! Или Велик неплохо приложил его головой обо что-то, когда уносил от Старухи, или…
Волшебник ущипнул себя за руку, повозил ногой, вдохнул-выдохнул…
Нет, он не спал. И да, кругом был лес.
— Каменный Великан? — прохрипел чародей, но не расслышал собственного голоса за хохотом какой-то невоспитанной птицы. Откашлявшись, он попробовал позвать голема еще раз, но устыдился результатов и смолк. Решившись идти на поиски — если не друзей, то более комфортного места для ночлега, он шагнул вперед, но какой-то корень дал ему подножку, и маг повалился поперек толстой валежины. Та под его животом ожила, зашипела возмущенно, Анчар отпрянул, падая в грязь — да так и остался лежать в изнеможении. Но не успел он подумать, что хорошо было бы сейчас просто уснуть, а утром стало бы и светлее, и яснее, и проще, и может даже, кто-нибудь из товарищей нашел бы его, а еще лучше, оказалось бы, что всё это — лишь дурной сон, как…
Как между веток мелькнул свет. Чародей встрепенулся, впился взглядом, полным надежды, в далекие желто-оранжевые отблески, набрал полную грудь воздуха и закричал, насколько хватало сил:
— Я здесь! Здесь!!!
Сознавая, что сил его сейчас скорее не хватало, чем хватало, атлан лихорадочно завозился, тщетно пытаясь подняться, схватился за валежину… И вдруг ветки за ней расступились, являя ослепленным мраком глазам веселый свет нескольких факелов.
— Я здесь! — радостно поднял он глаза на спасителей.
— Он здесь! — бодро подтвердил незнакомый голос, что-то свистнуло в воздухе — и снова тьма погрузила его в свою назойливую пучину.
В очередной раз атлан пришел в себя оттого, что его запястья и щиколотки кто-то пытался перерезать. Он возмущенно замычал, приподнял одно веко — и тут же зажмурился: желто-оранжевый свет костра резанул отвыкшие глаза. Рука его машинально дернулась к лицу — но, к недоумению хозяина, осталась на месте. И место ей отчего-то было за спиной. В ноздри ударил запах, не совместимый с обстановкой.
Осознав, что происходит нечто непонятное и доброго не сулившее, маг снова рванулся — но не смог даже пошевелиться. Грубые веревки пребольно впились в руки и ноги, затылок ударился обо что-то твердое и круглое, изо рта вырвалось приглушенное гудение, и лишь стук сердца гулко отдавался в резонирующей в такт голове.
Нехитрые умозаключения подтвердили его опасения: он связан, стоит у столба, и рот его заткнут кляпом — судя по органолептическим показаниям, чьим-то старым носком. А то, что поначалу принял за стук своего сердца, оказалось ритмом, выбиваемым одиноким барабаном.