Великан на дороге

Головачев Василий Васильевич

– А-а...
– сказал в ответ Сташевский безмятежно.
– Ерунда, сам виноват. Мне ведь говорили, и не один раз, а я забыл.

Он повернулся к аппаратуре связи, крутанул рукоятку поворота ориентаста и вызвал Станцию.

Долгое время, пока ориентаст прощупывал небо, видеом связи лишь мерцал тусклой голубизной, потрескивали динамики Приемного устройства да пощелкивал автомат помех, пробуя разные частоты. Наконец видеом мигнул, разгорелся, и в нем постепенно проявилось такое знакомое Грехову усталое лицо с яркими губами, чуть вздернутым носиком и умоляющими глазами. Он замер.

"Полина!

Полина... Любовь моя и жизнь моя... и боль моя... Сквозь все чудеса космоса и обыденность работы, житейские мелочи и крупные события, утраты и обретения я пронес твой взгляд с собой. Я сильный человек и ко многому привык в этом щедром на сюрпризы мире, но я слабею, если тень отчуждения, иногда кажущегося, появляется в твоих глазах, былая уверенность покидает меня, как кровь израненное тело... Человек жив человеком, и пусть кто-нибудь докажет мне обратное. Я жив всеми друзьями моими, но больше всего я жив тобой... Мы так не поговорили на Станции, хотя Диего сделал все, чтобы мы встретились. Это, конечно же, он постарался, чтобы ты оказалась здесь, у Тартара. Не без ведома Сташевского, конечно. Xитрые и добрые мои друзья, вам не понять, наверное, что для Полины я только что воскрес. А до этого был год одиночества, год моей смерти, мнимой - для меня, настоящей - для нее..."

Диего покосился на Грехова и сказал: - Привет связистам. Что нового, Полиночка?

Губы Полины зашевелились, но звука не было. Видеом повернулся рябью помех, очистился, и вместо женского лица него вплыло лицо Кротаса, с неправильными мелкими черВрами, не слишком приветливое, с острым взглядом косоватых светлых глаз.

– Новообразование, - сказал Сташевский в нос и беззвучно чихнул. Через эпицентр нам не пройти, дайте кратчайший Путь.

– Настолько нехорошо?
– прохрипел динамик сквозь вой Сопроводительной помехи.

– Не пройти даже с гефами, я смотрел. Укажите-ка поточнee, где мы застряли.

– Минуту...
– Кротас скосил глаза вбок и стал похож на камбалу с носом.
– Вы сейчас... на северном склоне хребта, рядом с перевалом Серого Призрака. До корабля от вас всего восемьдесят девять километров по прямой. Но если по этому перевалу не пройти, то кратчайший путь через другой перевал.

– Другой - это Извилистый?

– Да.

– Благодарю...
– задумался Сташевскпй.
– До Извилистого где-то около ста километров? Многовато... Ну а если через Торо-Оро?

– Ты же знаешь... там стоит...

– Город, знаю. Зато мы сэкономим часов шесть-семь. Это не так уж плохо, как ты думаешь?

За экраном заговорили сразу несколько голосов. Кротас, отвечая, покачал головой и сморщился. Говорить и убеждать ему было трудно, он прекрасно понимал Сташевского, риск был велик, но и Святославу принимать решение было нелегко, Грехов прекрасно это видел.

– А нового ничего?
– вполголоса спросил Молчанов.

Кротас посмотрел на него одним глазом с экрана, качнул головой. Начальник отдела находился в худшем положении, чем они, он мог только ждать.

– Придется идти через Город, - сказал Сташевский, подводя итог невеселым своим размышлениям, и добавил, как бы извиняясь: - Скоро утро, и, может

быть, пробиться через помехи мы не сможем, так вы уж не слишком беспокойтесь... Сверху танк вам виден, вот и наблюдайте.

Кротас кивал при каждом слове, и лицо у него было несчастное какое-то, хорошо было видно, что он плохо отдыхал и едва ли ей, и Грехов подумал, что зря Сташевский помянул про беспокойство. Беспокойство - фундамент ожидания, а для людей на Станции оно стало основой существования. До тех пор, пока они не дойдут до корабля и не узнают, почему он молчит.

В видеом втиснулся знаменитый нос Левады и рыжая его шевелюра.

– Мы тут подготовили еще два "панциря" с танками. Экипажи готовы стартовать в любое время...

– Не надо, - сказал Сташевский грубовато, а Молчанов красноречиво отвернулся. Ни у кого не было гарантий, что и эти десантные корабли не замолчат при посадке, как звездолет.!

К тому же в случае непредвиденных осложнений они могли не успеть. По видеому заструились белые зигзаги и раскололи изобра жение.

– Что там еще?
– недовольно обернулся Сташевский.

– Любопытники, - лаконично отозвался Диего Вирт, тыча пальцем в небо, Грехов тоже увидел их. Один напоминал своим свечением медузу, двое других немыслимые комбинации светящихся жил.

Сташевский выключил аппаратуру связи и покосился на пульт тиамата. Связи все равно не будет, пока рядом барражируют эти фосфоресцирующие булыжники. Их излучение создает помехи в любом диапазоне волн, в чем спасатели убедились еще при посадке.

Любопытники не "нападали", покружились на значительной высоте, эскортируемые неизменно сопровождающей их "паутиной", и скоро ушли, растворившись в зеленоватом мерцании беззвездного неба.

– А я ни разу не был в Городе, - сказал вдруг с некоторым удивлением Молчанов. Хотел еще что-то сказать, но посмотрел на Сташевского и передумал. "Неужели он действительно не был в Городе?
– подумал Грехов с недоверием.
– Или говорит специально для нас, чтобы успокоить, приободрить?" Грехову, естественно, тоже не приходилось знакомиться с Городом, но наслушался он таких историй предостаточно.

Сташевский махнул рукой, Грехов увеличил обороты моторов, и танк полез на крутой красно-коричневый бок каменного кряжа, Он выключил акустические приемники, и приглушенное бормотание двигателя умолкло, стало совсем тихо. Только в кабине изредка кто-нибудь шелестел одеждой, да поскрипывали ремни кресел.

Дороги как таковой не было. Танк шел по кромке свежего разлома, потом ухнул куда-то в ущелье и минут двадцать шлепал гусеницами по мелкой речке со светящейся изумрудной водой.

Потом пошла сравнительно ровная поверхность - столообразное плато, на середине которого машина с ходу влетела в облако сизого дыма. В этом дыму не помогло даже локаторное зрение - очередное чудо природы, и Грехов руководствовался только стрелкой ориентаста, чтобы машина шла точно по прямой. Такие дымные подушки они уже проезжали, размеры их не превышали нескольких километров. Означали они спуск в мелкую, но широкую воронку, ровную до удивления. Объяснить их назначение не смог и единственный "старожил" в танке - Молчанов.