Великая Испанская революция
Шрифт:
Сражение под Гвадалахарой имело огромное значение для всего хода войны. В республиканской зоне произошел взрыв энтузиазма. Казалось, наступил перелом. Фашисты потеряли инициативу. Теперь республиканцы могли сами выбрать место для своего удара.
Итальянцы зализывали раны, Франко сосредоточил силы против Северного фронта. Чаша весов войны колебалась.
В начале апреля Я. Берзин подготовил доклад для Ларго Кабальеро о состоянии республиканской армии. Он считал, что боеспособность противника подорвана — в том числе потерями наиболее боеспособных марокканских частей при Хараме. Республиканцы неплохо показали себя и на южном фронте, отстояв Пособланко в боях с войсками Кейпо де Льяно 17 марта — 11 апреля, но не могли развить успех без снарядов. Бои на южном фронте показали, что на юге и западе противник относительно слаб, и в случае переброски дополнительных сил из под Мадрида может не устоять.
Весь апрель республиканцы тревожили Франко боями местного значения, не давая понять, какой следующий ход предпримет Республика.
Республиканские «войска стали упорнее в обороне и начинают овладевать
903
РГВА. Ф.35082. Оп.1. Д.334. Л.9-10. Берзин не вполне откровенен с Ларго Кабальеро. Ему он пишет о падении духа мятежников, а в Москву сообщает, что это не так.
904
РГВА. Ф.35082. Оп.1. Д.334. Л.11.
905
Там же. Л.13.
Но главный вопрос заключался в том, где и как применить эту силу? На перегруженном Центральном фронте? В Арагоне? Или там, где у франкистов нет существенных сил, например, в Эстремадуре? Именно здесь планировал нанести удар республиканский Генеральный штаб. В этом регионе республиканская территория выдавалась далеко на запад, что позволяло рассечь франкистскую зону надвое. Это дало бы моральные и стратегические преимущества. Операция в Эстремадуре могла быть подготовлена раньше, но «как кажется, Миаха попытался саботировать наступление, частично потому что предпочитал сосредоточить операции в секторе Брунете, но, может быть, и потому, что уже давно не испытывал симпатии к Ларго Кабальеро» [906] . Таким образом, кампания против премьера уже ощутимо мешала ведению войны. И дело было не только в Миахе, а в целой группе прокоммунистических военных, которые надеялись нанести решающий удар именно под Мадридом. Это был вопрос и их личного престижа (группа Миахи), и приверженности именно позиционной войне вместо более рискованной маневренной [907] .
906
Vi~nas 'A. El escudo de la Rep'ublica. P.535.
907
В литературе распространено мнение, что план наступления в Эстремадуре «зарубили» советские советники. Это даже породило некоторую дискуссию — только ли они считали, что план плох. А. Виньяс, который тоже критически относится к плану (как и почти ко всему, что исходит от администрации Ларго Кабальеро), нападает по этому поводу на историка А. Бивора: «Вопреки утверждениям Бивора, который следует распространенной историографической легенде, возражения против плана „Эстремадура“ выдвигались не только советскими консультантами или коммунистическим руководством» (Р.554). Виньяс вместо старой легенды выдвигает другую, тоже, впрочем, не новую — что все советские специалисты были против Эстремадуры. Но это — совсем не так.
План наступления, разработанный советскими специалистами и в начале апреля предложенный Я. Берзиным премьер-министру, тоже предусматривал удар в Эстремадуре. Но идея плана Берзина была более сложной. Он предлагал в середине апреля начать наступление Арагонского фронта и окружить Теруэль. Как видно из дальнейшего изложения, этот удар рассматривался как отвлекающий. Передавать технику Арагонскому фронту не планировалось, зато предполагалось позаимствовать у Каталонии артиллерию для Эстремадуры. 20 апреля Берзин предлагал начать большую операцию на Мериду из Эстремадуры, сосредоточив там 10 бригад, танки и артиллерию, в том числе из Каталонии. Одновременно предлагалось нанести удар на Оропес и Талаверу южнее Тахо силами 9 бригад. А затем, 22–23 апреля Центральный фронт должен был ударить в направлении Аранхуэс — Ильескас силами 15 бригад [908] .
908
РГВА. Ф.35082. Оп.1. Д.334. Л.13–14. Вскоре Я. Берзин покинул Испанию, и после падения правительства Ларго Кабальеро его план был забыт.
Таким образом, планировалось общее наступление против франкистов на широком фронте от Эстремадуры до Мадрида с дополнительными отвлекающими ударами. Пожалуй, при силах, имеющихся у Республики, этот план был «слишком смелым». Но даже при частичном осуществлении он сулил перелом в ходе войны, выход ее из губительной для Республики позиционной фазы. Весна давала Республике новые шансы, но они не были использованы из-за разразившегося в это время политического кризиса.
По версии, высказанной в воспоминаниях министра-коммуниста Х. Эрнандеса, решение о необходимости отставки Ларго Кабальеро было принято накануне мартовского пленума ЦК КПИ, в конце февраля — начале марта на заседании нескольких членов Политбюро ЦК КПИ под сильным давлением эмиссаров Коминтерна, прежде
Отвечая Диасу и поддержавшему его Эрнандесу, Степанов говорил: «Диас и Эрнандес защищают черное дело. Не Москва, а история обрекла Кабальеро. После возникновения правительства Кабальеро мы идем от катастрофы к катастрофе…
— Это неправда! — прервал Диас.
Невозмутимый Степанов упер свои зеленые глаза в черные глаза Диаса и продолжил:
— … от катастрофы к катастрофе в военном отношении… Кто отвечает за Малагу?» [909] . Конечно, коммунисты не могли признать, что Ларго Кабальеро виноват в падении Малаги не больше, чем они сами.
909
Yo fui ministro de Stalin. Mexico, 1953. Р. 66–68.
Диас считал Ларго революционером и бросил реплику против Марти, назвав его бюрократом, а не революционером. Начался скандал, лидеры коммунистов повскакали с мест, Ибаррури бросилась их мирить. В конце концов Тольятти провел голосование, и большинство согласилось со Степановым — партия окончательно брала курс на снятие Ларго Кабальеро [910] .
Исследователи критикуют версию Эрнандеса, подметив, что перечисленные им участники этой встречи (а к ним экс-министр отнес также советских представителей Орлова, Розенберга и Гайкиса) не могли бы в этот период оказаться в одном месте. Так, указав, что все перечисленные Эрнандесом люди не находились в Валенсии одновременно, А. Виньяс относит свидетельство Эрнандеса к разряду «манипуляций» [911] .
910
Op. cit. Р. 70–71.
911
Vi~nas 'A. El escudo de la Rep'ublica. P.635. А. Виньяс видит причины неточностей Эрнандеса в его сознательном обмане: «Он писал в период сильной конфронтации между Сталиным и Тито и воспользовался ей для нападок на режим Москвы. Атмосфера холодной войны, царившая в то время, благоприятствовала развитию всяческого рода кровожадных и заговорщических версий. Как отмечал Эрнандес Санчес, его воспоминания основывались на лекциях, прочитанных в Высшей кадровой школе Коммунистической партии Югославии, и опыте работы в качестве ассистента при югославском посольстве в Мексике. С самого начала эти воспоминания стали политическим орудием сведения счетов с бывшими товарищами. Этот момент не ушел от внимания Прието, который использовал воспоминания Эрнандеса как диалектическое оружие в подкрепление собственных нападок в изгнании» (Р.451). Конечно, для А. Виньяса близость к югославским коммунистам должна скомпрометировать в наших глазах этого мемуариста. Получается, что хорошая память лишь у тех, кому нравятся Сталин и Негрин. Однако непонятно, почему именно нелюбовь к Сталину заставила Эрнандеса «свести» в одно место Марти, Степанова и Тольятти, где они на самом деле в это время не встретились.
Исследователи, отрицающие достоверность воспоминаний Эрнандеса и обвиняющие его в фальсификации, не учитывают особенности мемуарных источников. Известно, что воспоминания, сделанные много лет спустя после событий, лучше передают «дух события», мотивы действующих лиц, чем формальную сторону дела (даты, состав участников совещаний и т. п.). Нередко сливаются вместе несколько бесед, происходивших в действительности. При этом протокол таких заседаний (на который иногда ссылаются как на истину в последней инстанции) часто не передает важнейших деталей беседы, которые самим участникам кажутся наиболее важными. Поэтому на основе ошибок в составе участников нельзя сбрасывать со счетов такой важный источник, как воспоминания члена ЦК КПИ и министра правительства Народного фронта. Нет ничего невероятного в том, что, пусть не в одной, но в нескольких встречах в конце февраля — начале марта участвовали и Марти, и Степанов, и молчаливые советские представители.
При использовании воспоминаний важно не столько перечисление статистов (в котором Эрнандес действительно преувеличивает степень вовлеченности официальных советских представителей во внутрипартийную «кухню» КПИ), сколько выявление позиций активных участников ситуации. А в данном случае это Диас, Степанов, Марти [912] и в меньшей степени Тольятти и Ибаррури. Самое интересное в воспоминаниях — указание на эмиссара Коминтерна Степанова как на мотор кампании за свержение Ларго Кабальеро, против которой сначала возражал Диас. До того, как открылись архивы Коминтерна, мы знали об этом факте именно от Эрнандеса.
912
Чтобы дополнительно дискредитировать свидетельство Эрнандеса, А. Виньяс утверждает, что Марти по возвращении в Москву представил 7 марта доклад с «восхвалениями Ларго Кабальеро» (Vi~nas 'A. Op. cit. P.568). Получается, что Эрнандес «приписал» Марти отрицательное отношение к премьеру. Однако в докладе от 7 марта Марти пишет о том, что Ларго Кабальеро выступил с «атакой против коммунистической партии» и ее союзников, прямо противопоставляет «группу Кабальеро-Галарсы» «ядру, стоящему за единство» (то есть коммунистам и их союзникам). См. Коминтерн и гражданская война в Испании. С.201. Так что здесь прав Эрнандес, а не Виньяс.