Великая Северная экспедиция
Шрифт:
ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ НА НЕОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ
Рано утром спустили на воду единственную оставшуюся после страшной бури шлюпку и отправились на берег. Первыми съехали Стеллер и Плениснер. Уже первая экскурсия Стеллера на берегу навела его на грустные размышления: подлинно ли они на Камчатке? Уж больно странно ведут себя
Поразило и огромное количество куропаток, также вовсе не пугливых; их было так много, что свободно можно было бы добыть за час хоть сотню. Но охотиться было некогда, необходимо было осмотреться и ориентироваться в поисках прежде всего свежей воды. Плениснер все же добыл специально для больного Беринга шесть куропаток и отправил их на корабль, Стеллер же присоединил сюда ещё несколько пучков противоцынготной травы для приготовления командору салата.
Особенно были удивлены наши путешественники колоссальным множеством здесь песцов. Об этом животном, которое, по словам Стеллера, по наглости, хитрости и пронырству далеко оставляет за собой обыкновенную лисицу, мы расскажем ещё ниже, а сейчас заметим, что осмотренный нашими путешественниками берег произвёл на них самое безотрадное впечатление. Совершенно безлесный, пустынный и дикий; с нагроможденными у самой воды голыми каменными скалами, берег не являл никаких благоприятных перспектив для предстоящей зимовки, и, что всего хуже, неизвестно было даже, что это за земля. Но Стеллер все ещё хотел верить и надеяться, что это Камчатка, хотя новые факты с каждым днём и разубеждали его в этом.
Всю ночь провели путники на берегу, усиленно разыскивая свежую воду. Поиски их увенчались, наконец, успехом к великой радости всего экипажа. Они набрели на ручей превосходной воды, а попутно нашли и порядочное количество выкинутого на берег леса. Во время этих поисков внимание Стеллера было привлечено совершенно неведомыми ему крупными морскими животными, ходившими стадами невдалеке от берегов. Через несколько дней, когда путешественник повнимательнее присмотрелся к ним, он дал им, удержавшееся навсегда, название морских коров. Но, отложив теперь все эти наблюдения до более благоприятного момента, Стеллер с Плениснером и со всеми оставшимися на корабле здоровыми людьми ушли в организационную работу по приготовлению экипажа к зимовке. Прежде всего необходимо было соорудить «помещения»; единственно, что возможно было сделать в их условиях, — это вырыть в песке ямы-пещеры, прикрыв их сверху парусами. Когда вырыли несколько таких подземелий, стали перевозить на берег больных.
Настали тяжёлые, мрачные дни. Несколько человек больных, едва их вынесли из душных каморок на свежий воздух, тотчас же умерли, 9 человек умерло во время перевозки на берег или тотчас же по водворении их туда. Пока в стороне рыли для мертвецов могилы, песцы делали своё дело: они с жадностью набрасывались на покойников, объедали у них носы, уши, выгрызали щеки, обгладывали пальцы, не оставляли они и больных, от которых все время приходилось отгонять палками этих голодных и дерзких животных. «Наш лагерь, — замечает Стеллер, — представлял печальный и ужасный вид; покойников, которых не успели ещё предать земле, тотчас же обгладывали песцы, не боялись они подходить и по-собачьи обнюхивать и беспомощных больных, лежавших на берегу без всякого прикрытия. Иной больной жалобно вопит от холода, другой жалуется на голод и жажду, — цынга многим так страшно изуродовала рот, что от сильной боли они не могли есть; почти чёрные, как губка, распухшие десны переросли и совершенно закрыли губы».
Перевозка больных на берег, ввиду недостатка заготовленных для них помещений и здоровых рук, протекала крайне медленно. 9 ноября с большими предосторожностями переправили на берег самого начальника. Убедившись на опыте, что резкий переход от спёртого воздуха кают к наружному производит самое страшное действие, Беринга тщательно изолировали от атмосферного воздуха, закутав его голову и лицо платком. Натыкаясь на различную кладь, выгруженную из трюмов, осторожно вынесли на носилках укутанного, сильно распухшего от отёков начальника и осторожно опустили в вельбот. Последним был переправлен на берег «уже весьма
Вначале Беринг как-будто приободрился и не переставал давать распоряжения по устройству лагеря на зиму. Он подолгу беседовал со Стеллером, здоровье которого, несмотря на все бедствия, продолжало оставаться в отменном порядке, и интересовался его мнением относительно территории, на которой они находились. Хотя своего мнения он и не высказывал, боясь огорчить и без того ослабленных духом людей, однако Стеллеру было совершенно ясно: Беринг не верил, что находится на Камчатке, то же полагал и сам Стеллер.
Близилась зима. Чтобы обеспечить себя хоть как-нибудь на зиму, предстояло сделать ещё очень многое, а работоспособных людей едва насчитывали 10—12. Как самые энергичные и знающие, Плениснер, Стеллер и Бедге взяли на себя инициативу во всех делах, касающихся лагеря. Несколько выписок из дневника Стеллера помогут воспроизвести нам картину житья наших путешественников на необитаемом острове в первые дни их пребывания здесь:
«13 ноября. Сегодня после обеда я в первый раз пошёл с Плениснером и Бедге на охоту: мы убили четырех морских выдр и вернулись уже ночью. Из печени, почек, сердца и мяса этих животных мы приготовили различные вкусные блюда, которые съели с пожеланием, чтобы судьба нам и впредь давала такую пищу. На дорогие шкуры мы смотрели как на нечто такое, что вовсе не имеет цены, ибо дорожили теперь только такими предметами, на которые прежде мало или вовсе не обращали никакого внимания, — как-то топорами, ножами, иглами, нитками, верёвками. Мы убедились, что чин, учёность и другие заслуги не дают здесь никакого преимущества и вовсе не помогают находить средств к жизни, и потому, прежде чем нужда нас принудила к тому, мы решились сами работать изо всех оставшихся сил, чтобы впоследствии нас не порицали, и чтобы нам не дожидаться приказаний».
«14 ноября. Мы продолжали сооружать жилища и разделились на три партии; первая из них отправилась работать на корабль, чтобы перевезти на берег провиант; другая возила на себе бревна за четыре версты отсюда, а я и больной канонир оставались в лагере. Я готовил кушанье, а он устраивал сани для перевозки дров и других надобностей. Приняв на себя обязанность повара, я получил ещё два других побочных назначения, именно, я должен был посещать командора Беринга и помогать ему в разных случаях, а так как мы первые устроили хозяйство, то кроме того на мне лежала ещё обязанность разносить больным и слабым тёплый суп до тех пор, пока они не поправились настолько, что сами могли помогать себе. Сегодня же были устроены казармы, куда после обеда водворили многих больных, которые по недостатку места валялись на земле, покрытые тряпками и разной одеждой. Они были совершенно беспомощны, со всех сторон слышались только стоны да жалобы, причём не раз призывался суд божий на виновников их несчастья. Зрелище всего этого было настолько ужасно, что даже самые сильные из нас падали духом… Вообще недостаток, нагота, холод, сырость, потеря сил, болезнь, нетерпение и отчаяние были нашими ежедневными гостями».
Особым предметом беспокойства наших путешественников стало теперь их судно, стоявшее на якоре в расстоянии версты от берега. Добираться до него из-за осенних штормов становилось все труднее, а разной необходимой для зимовки клади на нем, а также и провианта, оставалось ещё много. Сильное волнение иногда по нескольку дней препятствовало подойти к кораблю. Естественным было и опасение, что при беспрерывных бурях судно будет сорвано с плохого якоря и разбито о прибрежные скалы, или, что ещё хуже, его загонит противным ветром в море, и тогда будет потерян весь провиант, а вместе с ним и всякая надежда на спасение.
Жизнь наших робинзонов ознаменовывается тремя крупными событиями — одним радостным и двумя печальными. Положение с кораблём с каждым днём становилось настолько серьёзным, а боязнь его потерять — настолько сильной, что решено было, наконец, выбрав поспокойнее день, поставить корабль на отмель. Но по недостатку сил из затеи этой ничего не вышло. Помогла природа и притом самым радикальным образом: во время сильнейшей бури 28 ноября корабль сорвало с якоря и принесло как раз на ту самую отмель, где его мечтали видеть наши моряки, причём манёвр этот выполнен был настолько аккуратно и искусно, что не пострадали ни судно, ни содержимое его. Это обстоятельство не только сохранило остававшиеся на корабле жизненные припасы, но и дало средства для спасения в будущем оставшихся в живых участников экспедиции.