Великая смута

Плахотный Николай

Для человека постороннего это было сложновато. Однако нутром газетчика я чувствовал: тут кроется пружинка занимательного сюжета. И откровенно говоря, боялся вспугнуть фортуну: ни о чем не расспрашивал, не торопил. Заодно выяснилось, что произрастали-то мы в одной местности.

ВЗГЛЯД КОЛХОЗНИКА СТОЙКО НА ОТДЕЛЬНЫЕ МОМЕНТЫ НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ

— В октябре месяце сорок пятого года к нам в класс пришел в военной гимнастерке, украшенной орденами и медалями, учитель-фронтовик Иван Федорович. Имел он уроки по истории, по астрономии и военному делу. Ребята и девчонки его боготворили,

готовы были идти за ним в огонь и воду. О чем бы не рассуждал он, хотелось и нам повторять. Обычные слова, которые срывались с его языка, казались особенными. До сей поры из башки не выветрились. Ты, наверное, думаешь: «Ну дядько заливает!» Могу доказать, пожалуйста. Иной раз гляну на небо, само собой с языка срывается, когда-то сказанное на обычном уроке по астрономии: «Млечный путь, который мы видим ночью, состоит из бесчисленного множества звезд».

Наконец мош Григорий дух перевел. Успокоившись, продолжал:

— Теперь уж так не говорят и не пишут не только в селе, а и в больших городах. Вот еще послушай, уже с другого урока: «История — великий учитель. К сожалению, люди небрежные ученики». Бездна мудрости. Помянем же школьного мудреца.

За покойников не чокаются. Мы просто подняли стаканы. Вино уже было другое: почти черное, терпкое. Соответствовало оглашенному тосту.

Я понял: Григор Стойко сел на любимого конька.

Меня поразила эрудиция простого селянина. Его трезвый, не замутненный политикой взгляд в прошлое.

— Молдова, — профессорским тоном сказал дядька, — одно из старейших государств Европы. Миру известно с двенадцатого века. Расцвета своего достигла при государе Стефане чел Маре. Теперь вот некоторые, — был сделан акцент на последнем слове, — ординарное вино пробуют разливать по бутылкам с красивой этикеткой. И пишут: «Марочное». Не солидно. Жульничество. И даже подлость. Меня же беспокоит не только это, а и другое. Теперь вот слышно: Молдова вроде б должна образовать со своей соседкой Румынией одно целое, приняв даже ее имя. У меня сразу вопрос: почему? Мне говорят: «Так будет лучше, потому как Румыния — видное государство в Европе». Они что, считают нас дурней себя! Как-никак мы историю тоже проходили. И Библию читаем, а там сказано: «Каждому выдается по заслугам его». Как садовод, я могу и свое добавить: «На дичке не родится золотое яблочко». Нужна, понимаешь, порода.

Куда клонил лядовенский Нестор? Ждать пришлось недолго. По памяти названа была еще одна дата: 1862 год. Это та самая точка отсчета, когда после Крымской войны на географической карте появилось новое государственное образование под названием Румыния.

— Так что к чему господа политики собираются пристегивать? Лошадь к хомуту или хомут к лошади?

Специально историю этого региона я не изучал, но знаю, она весьма драматична. Местами трагична. Скажу больше: в самом воздухе Молдовы улавливается дух печали, грусти. Вслушайтесь в «Дойну» — это же сплошное рыдание. По сути, гимн нации. А сколько чувств и мысли вложил русский гений в две поэтические строки:

Сия пустынная страна Священна для души поэта.

Оказалось, что мой новый приятель знал сей стих и находил его «захватывающим сердце молдаванина».

Колесо истории безжалостно прокатилось по живой плоти рода Стойко. В огне Первой мировой войны сгорел простодушный бадя Васыл. Пал

от пули русского солдата, ибо по воле рока сражался на стороне короля Фердинанда.

Горькая участь постигла и следующую ветвь.

— Наш тату откупился от мобилизации, — продолжал хронику своего рода Григор. — Сунул военному комиссару тысячу лей, для чего пасеку продал. Когда же вернулись советские войска, добровольно явился на призывной пункт и дошел с боями до Австрии. Медаль имел «За взятие Вены». Вон лежит в шкатулке. А тату давно уже в земле.

Возле ворот притормозило авто. Я подумал: наверно, Иван за мной пожаловал. Хозяин спокойно проговорил:

— Не иначе, как наш Борис.

Послышались возбужденные голоса, торопливые шаги. Обе половинки дверей распахнулись — и в касу-маре ввалился богатырь в яркой тенниске, которая едва не трещала на груди.

Борис завернул в Лядовены на пять минут: взять в город немного деревенских продуктов. Он работал и жил в Бельцах, по технической части. С появлением молодого хозяина женская обслуга засуетилась, заволновалась. На стол обрушился поток снеди. Запомнился кролик, зажаренный в сметане. А еще было удивительное сациви: тушеные с грецкими орехами баклажаны.

Тетушка Иляна сновала вокруг стола, приговаривая:

— Кушайте, кушайте, дорогие. Я еще принесу.

Борис, между прочим, оказался подписчиком «Труда». Сразу провозгласил смешной тост:

— За редакторов и корреспондентов!

Комплимент я принял на свой счет. А оказалось, по недоразумению присвоил чужую славу. У многих жителей северной части Молдавии в то время на слуху было имя спецкора «Социалистической индустрии» Новомира Лимонова, моего друга и однокурсника по университету.

С этим краем у Лимонова много было связано. В Бельцах жили его родители. Он сюда часто наезжал не только по личным делам. В конце концов замахнулся на местных партийных бонз и чиновников. Пользуясь покровительством верховной власти, они спекулировали государственными квартирами. Бандитское гнездовье и разворотил Новомир. Его пытались купить, он устоял от соблазна. Угрожали — не дрогнул. Его письма-очерки в течение года публиковала «Социндустрия». Затем весь блок (журналистское расследование) напечатал журнал «Дружба народов».

Простой люд, местечковые обыватели торжествовали. Имя журналиста Новомира Лимонова у всех было на устах. Вот и теперь прозвучало в доме Стойко. Выявились и новые детали. Оказалось, что Верховный суд МССР пытался выгородить преступную «бельцкую группировку», а за решетку угодили их жертвы. Сгустились тучи и над головой автора скандальных публикаций. Лимонову ставилось в вину: тенденциозность в изложении фактов (неопровержимых!), а также субъективизм и некомпетентность в толковании законов, что, с одной стороны, дезориентировало следствие, а с другой стороны, породило у населения искаженные взгляды на порядок учета и распределения жилого фонда. Вот такой был выдан канцелярский бред с оргвыводом: журналиста объявили «персоной нон грата».

Об этом судачили не только в высоких инстанциях. В глухих уголках республики народ на все лады обсуждал грязные дела бельцкой партноменклатуры. При этом назывались имена первых лиц республики, которые пытались выгородить «своих товарищей», погрязших в скверне. Да не просто выгородить, а еще и обелить ценой попрания человеческого достоинства неугомонных правдоискателей.

— Ворон ворону глаз не выклюет, — изрек по-молдавски русскую поговорку Стойко-старший.

Стойко-младший прибавил: