Великая смута
Шрифт:
Если хотите знать, крестьянский труд для здорового человека прилипчив и весьма-весьма азартен. (Не найду более подходящего слова.) С потрохами забирает человека, целиком, без остатка. Интересно мне знать и ваше мнение. Обязательно сообщите. Валентин.
Письмо двадцать первое
Вы озадачили меня, спросив: «О чем думаю, когда один в степи?» Мысли плавают, как коршуны в небе. Не угадать, каким будет следующий поворот крыла.
Недавно всплыл в памяти образ дедушки Никодима. Был он в бригаде ездовой. По характеру
Застал я как-то дедушку за этим занятием. Шкапчик был настеж растворен, и я увидел, что он битком набит резаной макулатурой. Спрашиваю: «Зачем, деда, утаиваешь газетки? Мужикам не из чего цигарки крутить». Старик заговорил со мной, парнишкой, как с равным. «Когда помру, захвачу газетки на тот свет. Тамошние старожилы всегда рады приходу новопреставленного. И первый вопрос: „Что в России новенького?“ Если им нашим, крестьянским языком о земных делах рассказывать, ни за что ведь не поверят. Так я землякам-покойничкам собираю с этого света прессу. Нехай читают да удивляются».
Да и правда, иной раз диву даешься, что оно в мире-то деется! А уж что нас всех впереди-то ждет, никакой философ и даже пророк вообразить не могут.
Я все о себе да о себе. О вас же, дорогой товарищ, ничегошеньки не знаю. Женка моя Лида дала наказ, чтоб вы обстоятельно и подробно поведали б нам свою автобиографию. Очень интересно знать, откуда вы родом? Кто ваши родители? Какое учебное заведение кончили? Какой ваш возраст? Служили ли в армии? И где? Есть ли детки? Лида приглашает всю вашу семью на отдых. Это серьезно. Валентин.
Письмо двадцать второе
Так вот, вы земляк моей супруги. Она тоже с Дона, из города Ростова.
Вопросы вы задаете сногсшибательные. Спрашиваете: стыжусь ли того, что я пастух? Помилуйте! Отвечаю вопросом на вопрос: «Стыдится ли цыган, что он цыган?»
Когда я служил в армии, дружки спрашивали: «Не беспокоит ли меня то, что у меня корявая фамилия?» Дескать, режет слух свежему человеку. Я же к ней привык. Она для меня звучит так, как, к примеру, Иванов или Ивбнов.
Прославился я в части тем, что не боялся высоты. По пожарной лестнице лез с закрытыми глазами на 4–6 этажи и выше. Не боялся же высоты потому, что перед этим два года работал в Волгограде каменщиком на большой стройке. Обыкновенно начинаешь кладку стены дома с нулевого цикла. И гонишь выше, выше.
Точно также привычно мне и то, что я пастух. С малолетства же хожу за скотиной. Однажды оказавшись в чужой компании, утаил я свою профессию. От небольшого, верней, незрелого еще ума.
С таким вот настроением подался я из хутора в большой город. Выучился на каменщика. Меня уважали. Другим в пример ставили. Я же тайком скучал по степи. Когда возводили многоэтажные здания, любил с верхотуры глядеть в заволжские дали. У дружка Коли был хороший бинокль, и он, видя мою страсть, его подарил. Я с этим прибором и на работе не расставался. Зимой же, когда Волга замерзала, брал лыжи и уходил на 25–30 километров. Гулял на просторе.
В
Меня задержали, арестовали. Посадили на скамью подсудимых. Судили не строго: дали полгода принудработ. Когда же узнали, что я каменщик, послали строить молокозавод. Подобрал я свойскую команду парней и девчат. Работали с огоньком. Объект сдали досрочно. Тут и срок подошел в армию идти.
Выпало счастье служить в городе Ростове-на-Дону. Случайно выявилось, что я неплохой стрелок. Участвовал в дивизионных соревнованиях, завоевал первый приз. Стою я на высшей ступеньке пьедестала, а сам думаю: «Эх, сейчас бы в степь да там поохотиться».
В колхоз летел как на крыльях. Через недельку бригадир своей властью определил меня конюхом. Должность считалась некрасивой, работа позорной. Конюшня имела вид убогий. Лошадки худые, облезлые. За ними приглядывали два опустившихся старика. Вот вам живая картинка с натуры. Вдоль хуторской улицы табунщик гонит с ночного десятка два лошадок. Бредут они шагом, с опущенными низко головами, будто на мясокомбинат. Да и у коновода вид отнюдь не бравый. Вместо седла под ним замызганная фуфайка, из нее клочьями свисает желтая вата.
Все это меня смутило, но не оттолкнуло. Да и случай помог. Вышло так, что я подружился с однохуторяниным Петром Карповичем Борщом, который был чуть ли не вдвое старше. Однако ж что-то влекло нас друг к другу. Вернее так: был у нас общий интерес к русской литературе. А в нашей неказистой с виду хатке была (и есть!) вполне приличная библиотечка. Всю жизнь ее собирал мой папаня. Так что Петр Карпович стал пользоваться книгами по своему усмотрению. Ну и как сам человек бывалый, многому меня научил. В том числе и лошадничеству.
Перво-наперво довел я до желанной кондиции молодого и необъезженного еще конька, по кличке Ростан. Через полгода он обрел боевой вид, смотрелся блестяще. Между прочим, был предан мне как собака.
Но конь без сбруи все равно, что ружье без заряда. Стал я обхаживать завхоза: и так и эдак. В конце концов уговорил купить новое седло, приглядев оное в Рудне. Седло спортивное, легкое, изящное.
Веселей дело пошло. Табун стал оживленным, привлекательным. К любой работе охочий. Лошадки имели также привлекательный вид. Занял я деньжат, купил ружьишко, приучился охотиться. И когда вечерком гнал табун с попаса по хуторской улице, глядеть со стороны, думаю, было приятно. Лошадки бежали играючи. Подо мной был конь игреневой масти.
Это значит корпусом рыжий, а грива и хвост белесые. Ну как у маршала Буденного! За спиной всадника красовалось ружье, у седла телипалась свежая дичь.
Молодые парни и даже мужики завидовали моей должности, хотя недавно посмеивались. Хорошо бы, шутками и кончилось. Нет, стали плести всякую небывальщину. В расчете на то, чтобы самим занять эту видную «должность». Как бы то ни было, каверза свершилась. Состоялась рокировка! Да, но у меня оставалась еще бескрайняя степь. Отобрать ее и хитрованам не под силу.