Великий Бисмарк. Железом и кровью
Шрифт:
Весной 1872 года Бисмарк сделал явно провокационный шаг, предложив князя Гогенлоэ на пост прусского посланника при Святом Престоле. Гогенлоэ, являясь кардиналом, был тем не менее противником иезуитов и не поддерживал строго реакционный курс римской курии. В связи с этим он был изначально неприемлемой для Ватикана кандидатурой. Когда папа отверг кандидатуру Гогенлоэ, это было использовано «железным канцлером» как повод заявить о враждебности католической церкви по отношению к новой империи. Выступая в рейхстаге по этому вопросу, Бисмарк произнес одну из самых знаменитых своих фраз: «Мы не пойдем в Каноссу, ни телом, ни душой!», намекая при этом на известное путешествие германского императора Генриха IV, который в 1077 году отправился в итальянский замок Каносса, чтобы униженно просить прощения у папы Григория VII.
Несколько недель спустя на свет появился закон о запрете
Весной 1873 года прусский ландтаг принял целый пакет законопроектов, наносивших новый удар по позициям католической церкви. Первый из них обязывал будущих католических священников иметь аттестат зрелости, который выдавался после окончания гимназии. Кроме того, необходимо было университетское образование, причем студенты-теологи должны были сдавать так называемый «экзамен по культуре», в ходе которого проверялись их знания в сфере философии, истории и германской литературы. Тем самым государственный аппарат должен был получить возможность влиять на подготовку священников в выгодном ему ключе. Второй закон делал назначение епископов и священников зависимым от одобрения государственных структур. Третий практически полностью отменял дисциплинарную власть церковных иерархов. Четвертый закон облегчал гражданину выход из церковной общины. Эти так называемые «Майские законы» были разработаны министерством культов при активном участии либеральных депутатов. Фактически они были нацелены не на отделение церкви от государства, а на подчинение первой второму.
Бисмарк, как всегда в подобных случаях, предпочитал держаться в тени, изображая дело таким образом, что он всего лишь поддерживает либеральное большинство парламента. «Мне никогда не пришло бы в голову заниматься юридической разработкой деталей майских законов, – писал он впоследствии в своих мемуарах, – работа эта не относилась к моему ведомству, а контролировать или исправлять Фалька как юриста не входило ни в мои намерения, ни в мою компетенцию. В качестве министра-президента я вообще не мог выполнять одновременно обязанностей министра по делам вероисповеданий, будь я даже совершенно здоров. Лишь на практике я убедился, что юридические детали были психологически неверно рассчитаны. Эта ошибка стала мне ясной, когда я представил себе честных, но неуклюжих прусских жандармов, которые при шпорах и бряцающих саблях гонялись по спальням и черным ходам за легконогими, увертливыми священниками» [452]. Бисмарк не лукавил в том, что в юридические тонкости он не вникал. В то же время он остался верен себе, сваливая всю ответственность за ошибки и неправильные расчеты на своих сподвижников.
Еще одним противником, с которым Бисмарк считал необходимым бороться, было польское национальное движение. В нем «железный канцлер» усматривал опасность для целостности Германии. Поляки были, во-первых, католиками и потому приверженцами «врагов империи», во-вторых, известными бунтовщиками. Поэтому в первой половине 1870-х годов по его инициативе началась пресловутая политика германизации, суть которой заключалась в том, чтобы насильственными мерами сделать живущих в Пруссии поляков носителями германской культуры. Политика эта, в отличие от Культуркампфа, велась в основном на уровне административных предписаний, часто провинциального уровня, и поэтому редко становилась предметом обсуждения в прусском и германском парламенте. В 1872–1873 годах был опубликован ряд указов, в соответствии с которыми преподавание в школах могло вестись только на немецком языке. Лишь в тех учебных заведениях, где доля учеников-немцев была меньше четверти, разрешалось преподавать польский язык как иностранный. В 1872 году был разработан проект закона об официальном языке, принятый четырьмя годами позднее. В соответствии с ним единственным официальным языком во всех государственных учреждениях Пруссии становился немецкий. Исключения допускались лишь в отдельных регионах и на ограниченный срок.
Необходимо отметить, что сам «железный
Поскольку поляки были католиками, политика германизации стала одновременно частью Культуркампфа. Последний тем временем набирал обороты. «Майские законы» 1873 года обострили конфликт с католической церковью до предела. Прусские епископы сразу же заявили о том, что отказываются их признавать. Конфликты между священниками и представителями власти множились, все больше приходов оставались вакантными. Многие немецкие католики, стоявшие ранее в стороне от политики, начали активно поддерживать партию Центра. Выборы в прусский ландтаг в ноябре 1873 года и в рейхстаг в январе 1874 года продемонстрировали стремительный рост числа католических депутатов. Однако либералы тоже улучшили свои позиции.
В проигрыше оказались консерваторы, находившиеся в состоянии глубокого кризиса. В первые месяцы после основания империи Бисмарк не оставлял попыток превратить их в сильную партию, на которую правительство могло бы опереться. Однако начавшийся Культуркампф привел к окончательному расколу между «железным канцлером» и его прежними сподвижниками. Консерваторы, защищавшие традиционные ценности, не могли одобрительно относиться к резкому снижению роли церкви, которую полагали одним из важнейших устоев общества. Еще в ходе обсуждения законопроекта о школьном надзоре один из лидеров прусских консерваторов и давний друг Бисмарка Гейнст фон Клейст-Ретцов горячо выступил против правительственного предложения, заявив, что «бурные потоки безверия, проистекающие от государства, лишенного веры, затопят наши школы» [454]. После этого «железный канцлер», уже вступавший в предыдущие годы в конфликт с бывшим соратником, перестал с ним даже здороваться. Едва ли не единственным человеком в стане прусских консерваторов, с которым Бисмарк поддерживал дружеские отношения, остался Мориц фон Бланкенбург.
Однако и с ним общение было далеко не безоблачным. Как писал Бисмарк в своих воспоминаниях, «Бланкенбург был моим товарищем по борьбе, он был мне особенно дорог нашей дружбой, длившейся с детских лет и до самой его смерти. Однако он не отождествлял дружбу с доверием или преданностью в области политики. В этой области я наталкивался на конкуренцию со стороны его политических и духовных отцов. У последних не было намерения, а у Бланкенбурга способности широко оценивать исторический прогресс германской и европейской политики. Сам он был лишен честолюбия и не страдал болезнью многих представителей старопрусской знати – завистью ко мне; но в своих политических суждениях он с трудом мог освободиться от прусско-партикуляристской или даже померанско-лютеранской точки зрения. (…) Борьба между благожелательным отношением ко мне и недостатком энергии по отношению к другим влияниям побудила его в конце концов вообще устраниться от политики (…) Когда он отошел от политики, у меня было такое чувство, что он покинул меня на произвол судьбы» [455]. Обвинять тех, кто не соглашался с ним, в предательстве также было излюбленной манерой Бисмарка.
Поняв, что поддержки от бывших сподвижников ждать не приходится, «железный канцлер» в 1872 году нанес им удар, который окончательно рассорил его с консерваторами. Речь шла о реформе местного самоуправления в восточных провинциях Пруссии, в ходе которой административные полномочия юнкеров были фактически ликвидированы и переданы в руки государственных чиновников. На первый взгляд это кажется парадоксальным, если вспомнить, с каким пылом сам Бисмарк на заре политической карьеры выступал за сохранение феодальных привилегий своего сословия. Однако разгадка кроется в принципиальном изменении той роли, которую он играл. Если в годы революции Бисмарк был консервативным депутатом дворянского происхождения, скептически относившимся, а порой и противостоявшим центральному правительству, то теперь он сам являлся главой правительства, весьма ревниво относившимся к любой оппозиции.