Великий Бисмарк. Железом и кровью
Шрифт:
Поводом для него послужило зачитанное в церквах и опубликованное в печати 3 августа 1873 года пастырское послание епископа города Нанси Фулона, призывавшее верующих молиться о воссоединении Эльзаса и Лотарингии с Францией. Послание было зачитано также и в некоторых приходах Эльзаса и Лотарингии. В ответ Бисмарк 3 сентября потребовал у французского правительства наказать епископа и позаботиться о предотвращении подобных инцидентов в будущем.
Министр иностранных дел Третьей республики герцог Брольи, в свою очередь, ответил, что не располагает рычагами давления на духовенство, а само послание не носило агрессивного характера и является в определенной мере лишь «выражением чувств». Кроме того, французские власти заявили, что в частном порядке епископу уже высказано неодобрение, а само правительство решительно осуждает подобные выступления.
Тем не менее канцлер развернул настоящее дипломатическое наступление на республику, подкреплявшееся «воем о войне» официозной
В соответствии с заключенной 15 марта 1873 года конвенцией 15 сентября последние немецкие войска досрочно покинули Францию, но дипломатическая битва бушевала во всю силу. 10 октября «железный канцлер» потребовал от Арнима принять «более жесткий тон» в общении с французскими властями, указав на большие возможности последних в области влияния на общественное мнение. Бисмарк еще раз отметил, что позиция правительства республики в данном вопросе для него неприемлема. 11 октября он заявил императору, что происходящее является серьезным, угрожающим миру в Европе кризисом. «Железный канцлер» с настойчивостью и умением превращал муху в слона. 16 октября немецкий посланник в Париже Арним по настоянию канцлера вновь встретился с Брольи, сказав, что Германия сможет жить в мире лишь с такой Францией, которая признает современную политическую обстановку как данность, не подлежащую ревизии. «Ситуация напоминает в действительности больше перемирие, по отношению к которому Франция считает себя вправе разорвать его в первый удобный момент», – заявил Арним Брольи, и Бисмарк сделал на полях его донесения пометку «Правильно!». «Каждое правительство, которое не только говорит о миролюбии в общем, но и делает все зависящее от него для того, чтобы нация привыкла к мысли о длительном мире с нами, может рассчитывать на нашу взаимность. Но если мы видим, что правительство в этом отношении не может или не хочет дать гарантии, мы должны пытаться обеспечить уверенность в мирном сосуществовании иным путем», – в словах немецкого посланника звучала неприкрытая угроза. В ответ Брольи еще раз заверил Арнима в своем миролюбии и пообещал «заявить перед всем миром», что французское правительство желает мира с восточным соседом [534].
На руку Бисмарку играли выступления еще ряда епископов с антигерманскими заявлениями и реваншистская кампания во французской прессе. 30 октября «железный канцлер» через Арнима объявил, что немецкое правительство не будет медлить с войной до наступления выгодного для врага момента и что единогласное мнение делового мира – война лучше, чем постоянная ее угроза [535]. Он потребовал принятия незамедлительных мер против епископа Нанси и антигермански настроенной прессы. 8 ноября Арним вновь встретился с Брольи, указав на то, что республиканское правительство так и не приняло обещанных мер. Французский министр иностранных дел возра зил, что прессе уже разосланы строжайшие предупреждения воздерживаться от нападок на Германию, а епископ получил осуждающее послание от министра культов. Брольи попросил не заставлять его принимать какие-либо новые меры, чтобы «давно забытые» обстоятельства не послужили поводом для нового витка кризиса. Естественно, такой ответ не удовлетворил Бисмарка.
Отношения между канцлером и Арнимом в этот период уже были более чем прохладными, и Бисмарк, недовольный действиями немецкого дипломата, предпринял дальнейшие шаги через французского посла в Берлине Гонто-Бирона. Выступления во французской прессе анжерского епископа Фреппеля и нимского епископа Плантье с критикой Культуркампфа в декабре дали еще один козырь в руки Бисмарку. Одновременно министром иностранных дел Франции стал герцог Деказ, прекрасно понимавший, что Франция еще очень слаба по сравнению с Германией, а моральная поддержка ряда великих держав не дает никакой гарантии против немецкой агрессии.
В результате министр культов Фурту 26 декабря действительно разослал предупреждающее циркулярное письмо французским епископам, требовавшее от последних сдержанности и осторожности в выражении своих чувств по отношению к процессам, происходящим в соседнем государстве. 19 января французское правительство запретило на 2 месяца выпуск газеты, рискнувшей опубликовать незадолго до этого антигерманское пастырское послание одного из епископов. Но Бисмарк все еще не был доволен и 14 января, пригласив Гонто-Бирона, заявил о готовности «в случае необходимости предпринять прямые
Особенно активно кампания в прессе развернулась с середины декабря 1873 года, после возвращения Бисмарка в Берлин из своего поместья. В январе 1874 года «Аугсбургская всеобщая газета» писала: «Мы – немцы, и нам предстоит ужасная война с вельфским соседом. Армия осознает это» [540]. 16 января «Северогерманская всеобщая газета» опубликовала материал об опасности, грозящей со стороны западного соседа, в котором содержалось заявление о том, что Германия не сможет жить в мире с Францией, которая поставит себя на службу «римской церковной политике» [541]. Французов обвиняли и во вмешательстве в ход предвыборной борьбы на стороне Центра, вплоть до финансирования германских политических католиков. Подобные выступления в немецких изданиях уже с конца сентября служили предметом жалоб властей республики, но немцы неизменно переваливали всю вину на плечи французских реваншистов.
В этот же период от немецких дипломатов в Петербурге поступили сведения, что во Франции ведется активная подготовка к началу войны уже в ближайшие годы. Несмотря на то что подобные слухи стали, вероятнее всего, плодом начатого Бисмарком же кризиса, «железный канцлер» постарался придать им как можно большее значение. 23 января он написал в ответном послании в Петербург, что Германия знает цену войны, даже победоносной, и поэтому постарается избежать ее, «пока мы не придем к убеждению, что она неизбежна. (…) Если французская политика поставит себя на службу враждебным устремлениям римской курии, мы почувствуем себя в угрожаемом положении и вынуждены будем подумать об обороне». Донесение из Петербурга стало основой для еще одной беседы Бисмарка с Гонто-Бироном, изобиловавшей угрозами со стороны канцлера. Однако в том же послании канцлер писал, что «у нас нет причин нарушать мир и нет ни намерения, ни потребности насильственно прерывать спокойное развитие наших будущих отношений с могущественным соседом. Наше живейшее желание – жить с ним в мире, и мы используем все средства, чтобы французское правительство встало на эту же точку зрения» [542]. Пассаж, рассчитанный, несомненно, на российское руководство, опасавшееся новой войны в Европе.
Понятно, что весь этот внешнеполитический конфликт не играл самостоятельной роли, а проходил «под знаком внутриполитической борьбы вокруг военного вопроса и «дружественного империи» голосования на выборах в рейхстаг 10 января» [543]. Тесную связь этих процессов прекрасно понимал еще Гонто-Бирон; впрочем, и он под впечатлением развернувшейся кампании писал в декабре, что «Бисмарк в самом деле готовит войну» [544]. Общественное мнение приучалось к мысли, что сильная армия – необходимость, без которой станет невозможным дальнейшее мирное развитие Германской империи. Одно из основных доказательств того, что Бисмарк прекрасно представлял себе реальное положение дел с «французской угрозой», – его письмо принцу Рейсу 28 февраля 1874 года, в котором он заявлял, что «французская угроза станет актуальной лишь тогда, когда Франция будет в состоянии заключить союз с монархиями Европы» [545].
21 января выборы завершились, но вопрос о военном законе стоял на повестке дня – Бисмарк разослал циркулярную ноту в немецкие посольства в европейских столицах, в которой сообщал, что в связи с жаждой мести в массах французского народа весьма актуальна угроза войны и, хотя немецкое руководство стремится к миру, «если будет точно установлено, что столкновение неизбежно, правительство не сможет нести ответственность перед своей совестью и нацией, ожидая момента, который будет подходящим для Франции» [546].