Великий Гэтсби
Шрифт:
Гэтсби подошел и стал рядом с нею.
– Забудь все это, Дэзи, – сказал он решительно. – Это уже позади и не имеет значения. Ты только скажи ему правду – скажи, что ты никогда его не любила, – и все будет кончено, раз и навсегда.
Она подняла на него слепой, невидящий взгляд.
– Любить – как я могла его любить, если…
– Ты никогда его не любила.
Она медлила. Она оглянулась на меня, на Джордан с каким-то жалобным выражением в глазах, словно бы только сейчас поняла, что делает, – и словно бы все это время вовсе и не думала ничего делать. Но она сделала. Отступать было поздно.
– Я никогда его не любила, – сказала
– Даже в Капиолани? – неожиданно спросил Том.
– Да.
Снизу, из бальной залы, на волнах горячего воздуха поднимались приглушенные, задыхающиеся аккорды.
– Даже в тот день, когда я нес тебя на руках из Панчбоул, чтобы ты не замочила туфли? – В его голосе зазвучала хрипловатая нежность. – Дэзи?..
– Замолчи. – Тон был холодный, но уже без прежней враждебности. Она посмотрела на Гэтсби. – Ну вот, Джей, – сказала она и стала закуривать сигарету, но рука у нее дрожала. Вдруг она швырнула сигарету вместе с зажженной спичкой на ковер. – Ох, ты слишком многого хочешь! – вырвалось у нее. – Я люблю тебя теперь – разве этого не довольно? Прошлого я не могу изменить. – Она заплакала. – Было время, когда я любила его, – но тебя я тоже любила.
Гэтсби широко раскрыл глаза – потом закрыл совсем.
– Меня ты тоже любила, – повторил он.
– И это – ложь! – остервенело крикнул Том. – Она о вас и думать не думала. Поймите вы, у нас с Дэзи есть свое, то, чего вам никогда не узнать. Только мы вдвоем знаем это и никогда не забудем – такое не забывается.
Казалось, каждое из этих слов режет Гэтсби, как ножом.
– Дайте мне поговорить с Дэзи наедине, – сказал он. – Вы видите, она не в себе…
– Ты от меня и наедине не услышишь, что я совсем, совсем не любила Тома, – жалким голосом откликнулась Дэзи. – Потому что это неправда.
– Конечно, неправда, – подхватил Том.
Дэзи оглянулась на мужа.
– А тебе будто не все равно, – сказала она.
– Конечно, не все равно. И впредь я буду больше беспокоиться о тебе.
– Вы не понимаете, – встревоженно сказал Гэтсби. – Вам уже не придется о ней беспокоиться.
– Вот как? – Том сделал большие глаза и засмеялся. Он вполне овладел собой – теперь он мог себе это позволить. – Это почему же?
– Дэзи уходит от вас.
– Чушь!
– Нет, это верно, – заметно пересиливая себя, подтвердила Дэзи.
– Никуда она не уйдет! – Слова Тома вдруг сделались тяжелыми, как удары. – К кому? К обыкновенному жулику, который даже кольцо ей на палец наденет ворованное?
– Я этого не желаю слышать! – крикнула Дэзи. – Уедем, ради бога, уедем отсюда!
– Кто вы вообще такой? – грозно спросил Том. – Что вы из банды Мейера Вулфшима, мне известно – я навел кое-какие справки о вас и ваших делах. Но я постараюсь разузнать больше.
– Старайтесь сколько угодно, старина, – твердо произнес Гэтсби.
– Я уже знаю, что представляли собой ваши «аптеки». – Он повернулся к нам и продолжал скороговоркой: – Они с Вулфшимом прибрали к рукам сотни мелких аптек в переулках Нью-Йорка и Чикаго и торговали алкоголем за аптечными стойками. Вот вам одна из его махинаций. Я с первого взгляда заподозрил в нем бутлегера и, как видите, почти не ошибся.
– А если даже и так? – вежливо сказал Гэтсби. – Ваш друг Уолтер Чейз, например, не погнушался вступить с нами в компанию.
– А вы этим воспользовались, чтобы сделать из него козла отпущения. Сами в кусты, а ему пришлось месяц отсидеть
– Он к нам пришел без гроша за душой. Ему не терпелось поправить свои дела, старина.
– Не смейте называть меня «старина»! – крикнул Том. Гэтсби промолчал. – Уолтеру ничего бы не стоило подвести вас и под статью о противозаконном букмекерстве, да только Вулфшим угрозами заткнул ему рот.
Опять на лице Гэтсби появилось то непривычное и все же чем-то знакомое выражение.
– Впрочем, история с аптеками – это так, детские игрушки, – уже без прежней торопливости продолжал Том. – Я знаю, сейчас вы заняты аферой покрупнее, но какой именно, Уолтер побоялся мне рассказать.
Я оглянулся. Дэзи, сжавшись от страха, смотрела в пространство между мужем и Гэтсби, а Джордан уже принялась сосредоточенно балансировать невидимым предметом, стоявшим у нее на подбородке. Я снова перевел глаза на Гэтсби, и меня поразил его вид. Можно было подумать, – говорю это с полным презрением к злоязычной болтовне, слышанной в его саду, – можно было подумать, что он «убил человека». При всей фантастичности этого определения, в тот момент лучшего было не подобрать.
Это длилось ровно минуту. Потом Гэтсби взволнованно заговорил, обращаясь к Дэзи, все отрицал, отстаивал свое доброе имя, защищался от обвинений, которые даже не были высказаны. Но она с каждым его словом все глубже уходила в себя, и в конце концов он умолк; только рухнувшая мечта еще билась, оттягивая время, цепляясь за то, чего уже нельзя было удержать, отчаянно, безнадежно ловя знакомый голос, так жалобно звучавший в другом конце комнаты.
А голос все взывал:
– Том, ради бога, уедем! Я не могу больше!
Испуганные глаза Дэзи ясно говорили, что от всей ее решимости, от всего мужества, которое она собрала в себе, не осталось и следа.
– Ты поезжай с мистером Гэтсби, Дэзи, – сказал Том. – В его машине.
Она вскинула на него тревожный взгляд, но он настаивал с великодушием презрения:
– Поезжай. Он тебе не будет докучать. Я полагаю, он понял, что его претенциозный маленький роман окончен.
И они ушли вдвоем, без единого слова, исчезли, как призраки, одинокие и отторгнутые от всего, даже от нашей жалости.
Том взял полотенце и стал снова завертывать нераскупоренную бутылку виски.
– Может, кто-нибудь все-таки выпьет? Джордан?.. Ник?
Я молчал. Он окликнул еще раз:
– Ник?
– Что?
– Может, выпьешь?
– Нет… Я сейчас только вспомнил, что сегодня день моего рождения.
Мне исполнилось тридцать. Впереди, неприветливая и зловещая, пролегла дорога нового десятилетия.
Было уже семь часов, когда мы втроем уселись в синий «фордик» и тронулись в обратный путь. Том говорил без умолку, шутил, смеялся, но его голос скользил, не задевая наших мыслей, как уличный гомон, как грохот надземки вверху. Сочувствие ближнему имеет пределы, и мы охотно оставляли этот чужой трагический спор позади вместе с отсветами городских огней. Тридцать – это значило еще десять лет одиночества, все меньше друзей-холостяков, все меньше нерастраченных сил, все меньше волос на голове. Но рядом была Джордан, в отличие от Дэзи не склонная наивно таскать за собою из года в год давно забытые мечты. Когда замелькали мимо темные переплеты моста, ее бледное личико лениво склонилось к моему плечу и ободряющее пожатие ее руки умерило обрушившуюся на меня тяжесть тридцатилетия.