Великий государь
Шрифт:
Всему помешал твердый стоятель за правду и справедливость, защитник истинных православных христиан, патриарх всея Руси милосердец Иов. Он через тайну исповеди узнал от Бартенева второго о том, что на род Романовых возведен поклеп. А как проводил с покаяния Бартенева, поспешил в царский дворец. Имени покаявшегося он не назвал, но сказал царю:
– Государь-батюшка, сын мой, ведома мне подоплека вины Романовых, и за ту вину нельзя их подвергать пыткам. Так ты уж, государь-батюшка, запрети палачам касаться Романовых и их близких. Именем церкви и Всевышнего Господа Бога прошу. Да вознаградит Он тебя за милосердие.
Царь Борис высоко чтил патриарха Иова, помнил, что только
– Святейший владыко, почему я не должен посылать на правеж врагов моих? Они лишь получат по делам своим.
– Сие не так. И ты возьмешь грех смертный на душу за невинно пролитую кровь. – И тихо, но твердо добавил: – Помни об Угличе, государь-батюшка. Его колокола еще бьют набат.
Напомнив об Угличе, патриарх больно ударил царя Бориса, потому как со временем грех, взятый на душу за невинно пролитую кровь в том волжском городке, становился все тяжелее. Узнал Годунов недавно и то, что будто бы царевича Дмитрия в ту майскую пору убить не удалось. И он где-то близко. Страх заковал душу и сердце Бориса в обруч, и теперь сей обруч сжимался после каждого напоминания о трагедии в Угличе. Вот и сейчас у Бориса Годунова перехватило дыхание и трапезная, где он встретил Иова, поплыла перед глазами. «Господи, доколь же меня казнить будут?» – воскликнул царь Борис в душе. Да справившись со слабостью, впервые, может быть, за время царствования прогневался на патриарха и сурово сказал:
– Святейший, ты молись о спасении моей души, а в государевы дела не вмешивайся.
Но патриарх не дрогнул.
– Многие годы я печалуюсь о твоей судьбе, о твоей душе. Да тому конец близок. Потому как дерзание твое не против патриарха и церкви, но противу Господа Бога. Опомнись, сын мой. Подвигнемся в пытошную, остановим чинимый произвол.
– Повинуюсь воле Всевышнего. Тебя же еще попрекну, – сказал царь Борис и покинул дворец.
До земляной тюрьмы от царского дворца всего сто с лишним сажен. Вдоль дороги лежали высокие бунты бревен лиственницы, гранит, камень – все для нового храма Всех Святых, который задумал воздвигнуть Борис Годунов. Макет этого храма, в рост царя Бориса, уже стоял в дворцовой палате – красы невиданной, сказывали, великолепнее даже константинопольского собора Святой Софии. Да не воплотилась в жизнь мечта царя Бориса. Не позволил ему Всевышний соорудить сей храм, счел Господь, что нет у Бориса на то права.
Переступив порог пытошной тюрьмы, царь Борис сказал патриарху:
– Вот мы пришли, а тут тишина благостная, никого правежом не пытают. – Борис Годунов не заметил ни истерзанного палачами Глеба, ни крови на спине князя Михаила Романова.
Но патриарх Иов все увидел.
– Творя земной суд, бойся суда Божьего, – тихо сказал святейший царю и проследовал в тот каземат, где держали женщин и где в сей миг был боярин Федор. Патриарх подошел к нему.
– Знаю, сын мой, ты звал нас. Вот мы пришли, покайся, и государь проявит милость, – сказал Иов.
– Покаялся бы, святейший, да поклеп на себя возведу, потому как знаю, какого признания ждет государь.
В сей миг к князю Федору подошел царь Борис. Он посмотрел на Федора пустыми и безразличными ко всему глазами. На его лице
– Ты есть раб Божий и не смеешь скрывать ничего, что во вред мне, помазаннику Божьему.
– Ты, государь-батюшка, услышишь мое откровение. Да пусть его услышит и святейший патриарх. А иншим и нет нужды…
– Внял твоему побуждению. – И повелел боярину Семену: – Отведи князя Федора к алтарю Сенной церкви. – Федора повели, а царь Борис спросил патриарха: – Так ли ты хотел, святейший?
– Так, сын мой. Там, в храме, пред ликом Христа Спасителя, он не прольет лжи.
Федора Романова привели в ближайшую от пытошных казематов церковь, в коей в разное время исповедовались государевы преступники.
Царь Борис велел стражам покинуть храм. Иов же удалил священника, и они остались втроем. Князь Федор опустился на колени, помолился и встал, продолжая креститься, заговорил:
– Пред ликом Отца Всевышнего скажу только правду и ни слова лжи. Коренья на моем дворе подметные. И никто из рода Романовых никогда не мыслил отравить кого-либо зельем. Но ты, государь-батюшка, волен винить нас в другом. – Голос князя Федора звучал чисто, звонко и легко возносился под купол храма. – Род Романовых, и тебе это ведомо, имеет прав на царский престол больше, чем род Годуновых. И после кончины царя Федора кому-то из Романовых надлежало встать у кормила державы. Но ты, государь, обошел нас. Да все благодаря патриарху Иову, который оценил твой ум выше моего ума. Не отрицаю, святейший прав. Но твой век, государь-батюшка, недолог. – Князь Федор не спускал глаз с царя Бориса и говорил ему ту правду, от которой душа его стала леденеть. – Мне ведомо, что написано на скрижалях твоей судьбы. Тебе дано царствовать семь лет – ты сие знаешь, – а что надвинется за гранью, ведомо токмо Всевышнему. И потому, пока жив хотя бы один отпрыск рода Романовых, мы лелеем надежду встать на троне святой Руси. На том целую крест. – И князь Федор поцеловал поднятый Иовом крест.
Царь Борис побледнел как полотно. На его лице выступил пот. Он готов был узнать какую угодно правду, но только не эту. Был день, когда он воскликнул перед ведунами, что будет рад надеть корону хотя бы на семь дней. Они же щедро подарили ему семь лет. И вот уже половина отведенного судьбой срока миновала. И страх неведомого, скорее всего ужасного, угнетал царя Бориса с каждым днем сильнее. И чтобы найти выход из заколдованного круга и забыться, он все больше скатывался на путь тирании. И все повторялось так, как было в последние годы жизни царя Ивана Грозного. Царь Борис преследовал всех, кто даже в самом малом выражал свои мысли против него. Для этого он и завел целую армию шпионов, доносчиков, клеветников, поставил над народом городовых, набрал сотни палачей. «Борис совсем обезумел, хотел знать домашние помыслы, читать в сердцах и хозяйничать в чужой совести», – сказывали очевидцы.
Потому-то правда, выраженная князем Федором Романовым пред алтарем храма, оказалась для царя Бориса страшнее пытки, на кою он думал обречь своего недруга. Терпение царя иссякло, и он крикнул в припадке гнева:
– Досталь! Нет у тебя никаких прав. Волею Всевышнего я лишаю тебя и всех твоих сродников всего земного! Эй, стражи, – повернувшись к вратам храма, крикнул царь Борис, – взять его! Отведите сей же миг на правеж моим повелением!
Стражи подбежали к князю. Но в это мгновение проявил свою волю патриарх. Он встал перед Федором и защитил его.