Великий Гусляр
Шрифт:
— Да, — прошептала Дилемма, не пытаясь вырваться.
— А когда проверили на генетическом уровне, оказалось, что в предыдущем рождении наш с тобой герой был чукчей!
— Ах! — вырвалось у Удалова.
— Вот именно. И этот товарищ чукча всю жизнь мечтал вымыть ноги в теплой воде. А так как советская власть дала чукче начальное образование и поведала о стране Индии, а вот горячую воду в те края не провела, то и образовалась у чукчи мечта, не реализованная ввиду ранней гибели чукчи на клыках моржа.
Сказав так,
А синий «Мерседес», на котором, как подумал Питончик, приехали за ним, притормозил возле целующихся Дилеммы с Питончиком, бесшумно и быстро опустились тонированные стекла, и изнутри засверкали ярко-белые вспышки. Оказывается — стреляли. Оказывается, за Василием Борисовичем приехали не друзья, а враги.
Питончик опустился на мокрый холодный асфальт, увлекая за собой Дилемму. Которой, впрочем, было все равно, потому что погибла и она.
Закричала Ксения, ахнул Удалов — к счастью, в тот момент они уже были в нескольких шагах от места трагедии.
На похороны Удаловы не попали — у них уже были заказаны на тот день билеты до Вологды.
У Корнелия осталась на сердце тяжесть.
Многое пришлось ему в жизни видеть, но такого зверства — ни разу.
Поэтому можно понять, почему он ни с кем из друзей не поделился сведениями о перерожденцах. Словно возникла черная шторка в памяти — а за ней прятались беседы, которые он вел на теплоходе.
А приподнялась эта шторка в тот неприятный день, когда Усищев предложил гражданам Великого Гусляра избрать в каждом подъезде по доносчику, чтобы он информировал правительство города о настроениях и неправильных словах.
В тот день Удалов пошел с профессором Минцем погулять по набережной. Многие жители города пошли в тот день погулять по набережной или даже в парк. Наиболее осторожные уехали в лес, к озеру Копенгаген. Усищева все принимали всерьез.
Удалов с Минцем гуляли себе по набережной, раскланивались со знакомыми, но разговаривали вполголоса. И тут Минц неожиданно дал толчок размышлениям своего друга.
— Иногда мне кажется, что Усищев в прошлой жизни был унтером Пришибеевым. Был такой герой в сатирическом рассказе Чехова. Любил все запрещать и пресекать. А при том — жулик и пройдоха, если я не путаю его с каким-то другим унтером.
— Ты хочешь сказать, что он жил раньше? — вырвалось у Корнелия, и тут же с кристальной ясностью перед его внутренним взором предстала сцена в салоне теплохода «Память „Нахимова“», пьяный взгляд Василия Борисовича и горящие карие глаза несчастной Дилеммы.
— Есть такая теория, — сказал Минц и запустил в речку Гусь плоский камешек. Надвигалась зима, и ближе к берегу река уже начала покрываться ледком, отчего камешек подпрыгнул, звякнул по льду и только потом сгинул в черной ноябрьской
— Значит, может, мы с тобой уже пожили свое?
— Не исключено, — улыбнулся печально профессор. — И даже померли.
— А мне один покойный человек говорил, что в одном нашем институте уже измерительная аппаратура работает, а японцы даже на работу без проверки не берут.
— Какой еще проверки? — воскликнул Минц.
— Чтобы избежать опасности. Если человек в предыдущем рождении был партизаном, то его ни за что нельзя брать на работу стрелочником. Рано или поздно происхождение скажет свое, и он подорвет вверенный ему поезд.
— Где ты набрался этой чепухи?
— Я же говорю — целые институты этим занимаются. А мы здесь прозябаем!
Удалов не хотел обидеть профессора, но, конечно, обидел. Тот замолчал и стал смотреть на седые облака.
— В Москве даже опыт с одним большим начальником провели, — сказал Удалов, дотрагиваясь до рукава своего друга. — Он отличается гигантизмом за народный счет. То собор, то монумент, а людям жрать нечего…
— И что же? — спросил Минц.
— А то, что он оказался перерождением египетского фараона Хеопса.
— Маловероятно!
— Что маловероятно? Есть постановление правительства — ему запрещено впредь возводить на территории России пирамиды и обелиски.
Минц усмехнулся. Он все еще был настроен скептически.
— А еще один человек, который хотел ноги в Индийском океане вымыть, оказался… — заговорил Удалов.
— Только не говори, что он перерожденец Александра Македонского.
— Нет, он перерожденец чукчи, который по теплой воде тосковал.
— Почти смешно.
— А вы проверьте. Вы ученые, вам все карты в руки.
— А что? Вот я направлюсь на той неделе в Барселону на конгресс по генной инженерии, там и поговорю с кем надо.
На том они и расстались, а ночью Удалову кошмарно снилась несчастная Дилемма Кофанова, распростертая у его ног на мокром и холодном асфальте одесского причала.
Возвратившись вскоре из Барселоны, профессор Минц сразу заглянул к Удалову. Он был возбужден, капельки пота блестели на склонах лысины, дыхание было неглубоким, но частым.
— Идем ко мне! — повелительно сказал он, едва поздоровавшись.
Ксения хотела было велеть Удалову сначала доесть компот, но по виду соседа поняла, что случилось Нечто. И промолчала.
Внизу Минц, раскрыв портфель, вывалил из него не только бумаги, кассеты и перфокарты, но и несколько разного вида приборов.
— Мы живем в утробной глуши! — закричал он тонким голосом. — Вокруг люди открывают и закрывают Америки, а мы не знаем, кто из нас перерожденец!
— А они знают?
— Ты был прав, Корнелий, и мне стыдно, что я так провинциален.
— Значит, он и впрямь из Хеопсов? — спросил Корнелий.