Великий князь Русский

Соболев Николай

Мизансцена у нас прямо-таки с картины Ге «Царь Петр допрашивает царевича Алексея в Петергофе» — за исключением Петергофа, разумеется. И бархатных скатертей пока не нажили, и картин на стенах. А так все точь в точь: я за столом, Вереша перед.

— Звал нас в гости, в Олексеево село, — запинаясь, рассказывал историю своих идейных исканий молодой дьяк.

— Светильники зажег… — заполнил я паузу в тон Вереше.

— Да, — несколько удивился парень. — Мы допоздна сиживали, часто ночевали.

— Об унии спорили… — все так же в тон продолжил я.

Вереша

аж вздрогнул. Вольнодумец, прости господи, пионер-герой. Нет бы о чем полезном поспорить, так лезут непременно в высокие материи. Полчаса убил на то, чтобы выспросить как следует и прокапать мозги — но нет, идеализм и упертость молодости. Впереди сияющие дали и надо все бросить и бежать к ним, задрав портки.

— Чужие они, понимаешь? — тяжело вздохнул я в который уже раз. — И мы для них всегда чужими будем

— Господь Вседержитель всех людей по своему образу создал…

— Ты на Пушечном дворе бывал?

— Да, — растерялся подьячий.

— Литье видел? В руках держал?

— Да, — ответил Вереша, не понимая, куда я клоню.

— Даже по одному образцу сделанное литье хоть немного, да отличается. А тут люди! Нам разными быть на роду написано, и не надо всех в одну меру ровнять. Это как с водяным колесом верхнебойным, чем выше плотина, тем шибче оно крутится. Сделай уровни одинакие, так колесо встанет. Посему не надо в латиняне лезть, надо уметь эту разницу использовать во благо.

Насоветовал я ему расспросить наших чехов, кто с католиками нос к носу сходился — но Вереша разумно возразил, что гуситы латинянам враги и потому хорошее вряд ли расскажут. Ничего, есть у нас и Головня, и Клыпа и многие другие, кто своими глазами Европу видел.

— Ты немецкую речь разумеешь?

— Нет, государь…

— Зря, зря… Знал бы, так на Немецком дворе многое бы узнал.

— Так они бы наоборот, свои порядки хвалили!

Вот за что я парня ценю, так это за честность — не промолчал.

— Не без этого, но ты же умный, ты же внешность от сути отличить можешь.

Он даже покраснел малость от похвалы. Но тут с полу на стол запрыгнул один из теремных котов и с мрявом принялся тереться о верешин бок. А подьячий на автомате его погладил, но потом испугался, что позволил себе вольность при великом князе, и руку отдернул.

— Любишь кошек?

— Да, — расплылся в улыбке Вереша, — и они меня тоже.

— Вот, а латиняне почитают котов и кошек слугами Сатаны.

Подьячий перекрестился, а я вытащил с полки «опросник фландрского немца Ивашки Ванвермерова», нашел нужное место и прочитал вслух:

— … Град Меце, что на слиянии Мозеля и Селя… ага, вот! На Видов день гражане Меца елико мозжаху кошек ловят, не менее трех и десяти. И учаша жечь живьем их во клетке во железной, непрестанно молящеся о милости Божии и об избавлении гражан от напасти бесовских плясок.

Верешу аж передернуло. Меня, когда я первый раз это прочел, тоже — такой вот прогрессивный метод лечения от «пляски святого Вита».

Сильно я парня озадачил, ушел он в глубоких раздумьях. Ничего, лучше сейчас макнуть по самые ноздри, чем потом эти мысли боком

выйдут. И хорошо еще, если самому носителю, а не его делу.

С третьим фигурантом дела о слове оказалось проще всего — Ермолай Шихов и повзрослее, и торговую выгоду хорошо понимает. И меньше всего в говорильне замазан, поскольку занят торговыми и миссионерскими делами вокруг Чебоксарь-городка, от Нижегородского наместничества до казанских земель.

Полагаю, он унией прельстился как раз из-за более решительных миссионерских практик у католиков — крестом и мечом. Я-то ему наказывал только добром и лаской, а это трудно и медленно, зато без крови и потерь. Если же сравнивать темпы христианизации у нас и латинян, то выбор вроде как не в нашу пользу. Только Ермолай не хочет видеть, что для форсированного крещения нужна немалая сила, которой у нас пока нет. Это сильно населенная Европа может позволить себе выбрасывать излишки активного населения в крестовые походы на Ближний Восток, в Прибалтику, а вскоре и за океан. А нам каждый погибший, русский он, чуваш или татарин — большой убыток, особенно если учесть нерожденное потомство.

Но до Шихова я достучался через понятные ему вещи — демпинг, картельные соглашения, рейдерство, пусть они пока и не имеют таких названий. И уж сын гостя сурожской сотни Андрея Шихова и сам гость государев Ермолай Шихов все на отличненько понял. Уния для него в первую голову обернется тем, что русских купцов с рынка вышвырнут. Ну, может, оставят какую-нибудь мелочевку, чтобы не путались под ногами у серьезных людей типа Ганзы или Московской компании.

Отпустил Ермолая, встал из-за стола, потянулся до хруста… Давненько я столько не говорил, надо срочно перебить делом. И вообще, надо валить из Кремля, на загородном дворе работается лучше.

Ну, а раз так — то можно напоследок и на санках прокатиться, к механикусам моим. Вернее, на одно опытное производство.

Остались позади соборы и Фроловские ворота, промелькнул Торг, проскочили Великую улицу, с нее на Варьскую, мимо Кулишков… Эх, хорошо! Стучат копыта упряжки и скачущих позади коней моих рынд, свистит разбойным свистом возчик, скидывают шапки москвичи, вжух — и мы въезжаем сквозь караулы на Пушечный двор.

К визитам моим тут давно привыкли и почти не обращают внимания, да я и сам давно запретил отвлекаться от работы. Так, старшие отобьют поклон и на том все — дескать, видим, приветствуем, но твое же повеление, государь, исполняем.

Огороженный частоколом с башнями двор понемногу обрастал избами, амбарами, литейными, кузницами и бог его знает еще чем, а в дальнем углу само собой получилось нечто вроде цитадели — там сидели мои Винтик и Шпунтик, инвенторы Кассиодор и Збынек. И вокруг них не пушки лили, не пищали ковали, а занимались изобретательством и всякой тонкой работой, вроде полировки линз. Терли их бронзовыми «грибками» порошком, полученным из растолченных персидских камушков-алмастов.

Вот я и нагрузил их — если у нас алмазный порошок есть, то почему бы не попробовать гранить драгоценные камни? Тем более, что я кое-что про это знал.