Великий Краббен (сборник)
Шрифт:
Коротышка тем временем решил поиграть в самостоятельность.
Не глядя на Длинного, он резко повернулся к Петрову и протянул руку:
– Листки!
Он сделал это так решительно, что Петров испугался.
Семейный дневник, который он вел втайне, вряд ли можно было назвать Листками, к тому же о нем не знали ни Сонька, ни Светка, ни Ирка, но мало ли. На всякий случай Петров притворился спящим.
– Говорю же, что лимит наших прав исчерпан. – Длинный в паре был, несомненно, главным. – Надо искать самим.
Он с большим сомнением обвел взглядом чрезвычайно захламленную квартиру, а Коротышка, вздохнув, вернулся
После такого досмотра, подумал Петров, я вообще ничего не найду.
Он не одобрял действий Коротышки и Длинного, к тому же его неприятно поразила мысль о том, что рано или поздно они доберутся до его грязного белья. Одно только утешало: дневник лежал под подушкой. Забрали бы утюг или живое дерево и убирались бы. Кустик живого дерева, взращенный Сонькой, висел в горшке на стене и давно действовал Петрову на нервы. Это живое дерево никак не могло примириться с тем, что после ухода Соньки его постоянно забывают поливать и выносить на свет. Стоило Петрову уйти на работу, как живое дерево, корчась, выдиралось из горшка и, распластываясь по стене, пыталось добраться до форточки. Оно и сейчас, уверенное, что Петров спит, роняло с корней мелкие комочки сухой земли. Черт побери! Всю сознательную жизнь Петров занимался беспорядком, ибо что может выглядеть более беспорядочным, чем наша планета в первый миллиард лет ее существования? Далеко не все коллеги поддерживали сумасшедшую гипотезу Петрова о перекодировке геохимической информации через минералы в белковый код, даже шеф лишь допускал, всего лишь допускал взгляд на жизнь как на некое латентное, до поры до времени скрытое свойство материи, и все же…
Петрову стало очень обидно.
Ведь не уйди от него Сонька к бритому химику Д., он не искал бы каждое утро чайную ложку в груде постельного белья. Ведь не уйди от него Ирка, он не находил бы засохшую копченую колбасу среди разбросанных по полу книг. А не уйди Светка, по ночам его не будили бы незнакомцы.
При более тщательном рассмотрении Петрову страшно не понравились глаза Коротышки. Близко поставленные, они все время смотрели немного не туда, куда следует смотреть человеку, когда он листает книгу. И оба гостя все время мелко подрагивали, как подрагивает изображение на экране плохо работающего телевизора.
– Спроси, спроси его, – торопил Коротышка. – А то придет нКва, тогда Листки уплывут от нас.
– Не отвлекайся!
Почему-то слова Длинного ободрили Петрова.
Он наконец привстал. Он дотянулся до халата.
Он якобы даже прикрикнул на Коротышку. И тот обрадовался:
– Вот видишь, он заговорил. Он заговорил сам. Спроси его, где Листки?
Длинный покачал головой и Петров не без злорадства понял, что, кажется, лимит их прав действительно исчерпан. Он не знал, о каких правах шла речь, но сильно обрадовался удаче. Когда Коротышка случайно задел портрет Академика, Петров совсем осмелел.
– Ты там поосторожнее.
– А чего такого? Не упал же.
– Ты даже не знаешь, кто изображен на портрете.
Коротышка ухмыльнулся. Он ко всему был готов.
– Почему же не знаю?
– Ну, кто? Кто?
– Человек, который не сумел перепрыгнуть пропасть.
Петров опешил. Ответ Коротышки ему не понравился.
– Не перепрыгнул, не перепрыгнул, – дразнился Коротышка.
– О чем это ты?
Тогда Коротышка объяснил.
Как это
– Ну, очистим. С чем ты останешься?
– Я сказал, убирайтесь!
– А если явится нКва?
– Не знаю, что это за тип, – разозлился Петров, – но хорошо ему тут не будет.
– Ты это зря. Ты пожалеешь, – шипел Коротышка, дергаясь, как плохое изображение на экране. Незнакомцам явно не хотелось уходить. Но, похоже, лимит их прав и впрямь был исчерпан. Подергавшись, пошипев, они исчезли.
Пожав плечами, Петров сердито побрел на кухню варить кофе.
Он так и не понял, зачем Коротышке и Длинному понадобился его дневник.
Явно Сонькины проделки, ничьи больше. Он даже хотел немедленно позвонить ей, но раздумал. Ночью трубку поднимет не она, а этот ее химик. С чашкой кофе в руках вернулся в комнату, приговаривая вслух: «Ну, хмыри! Ну, пиджаки кожаные!» И услышал: «Я и сам поражаюсь, парень!» Петров машинально продолжил: «Явиться ночью! Рыться в чужих вещах! Ничтожества!» И услышал: «Самые настоящие, парень!»
– А ты кто такой? – удивился Петров, водворяя в пустой горшок распластанное на стене живое дерево.
В кресле сидел теперь невесть откуда взявшийся бодрячок.
Крепкий, грубоватый, хорошо выбритый. Облаченный в неброский, но качественный серый костюм. Квадратные плечи, квадратные уши. Правда, как и предыдущие гости, он время от времени странно подрагивал.
– Ты один? Тут никого? Ты ведь не врешь, парень?
– Я никогда не вру, – зачем-то преувеличил Петров.
– Тогда мы от души поболтаем, – обрадовался бодрячок.
– О Листках? – неприятно догадался Петров.
– Ты прав. Листки – занятная штучка, – еще больше обрадовался бодрячок. – До них не каждый додумается. – И весело предложил: – Поздравь меня, парень!
– С чем, собственно?
– Я тебя нашел!
Наверное, Ян Сваммердам, сын голландского аптекаря и большой любитель живой природы вот так же лицемерно поздравлял несчастных подопытных амеб с тем, что они наконец попали под его ланцет.
Похоже, это нКва, решил Петров, рассматривая бодрячка.
И не ошибся. При всей своей непосредственности и грубоватости этот нКва оказался существом страшно дотошным. А земное слово «парень» употреблял так часто и с таким упоением, что сразу было видно, далось оно ему далеко не сразу.
Петров, правда, отрезал:
– С меня хватит болтовни!
– А Листки, парень?
Петров прямо взбесился.
Глядя на бодрячка, он заявил, что видит его в первый раз.
Глядя на бодрячка, он заявил, что совсем расхотел спать и прямо сейчас пойдет в душ, и по этой причине пусть бодрячок проваливает. Наконец, грубо заявил Петров, у каждого своя дорога. Куда ведет твоя, не знаю, заявил Петров, но моя ведет в лабораторию.
– Не похоже, что ты бегаешь стометровку за восемь секунд, парень.