Великий лес

Саченко Борис

Иван Дорошка тяжело опустился на стул. Оплел руками голову, уперся локтями в стол. Задумался. «Ничего себе беседа вышла! А собирался встретиться, поговорить… Вот и встретились, поговорили…» Услыхал — Вера Семеновна всхлипывает, плачет. Поднял голову. Она сидела на табуретке и, отвернувшись, спрятав лицо в ладони, плакала. Худые плечи вздрагивали вместе с легким цветастым платьем, изящно, по-городскому сидевшем на ней.

— Успокойтесь, — как можно мягче, с сочувствием сказал Иван Дорошка. — Поверьте моему слову — я ничего не знаю про вашего мужа… А что Костик, как вы говорите, не дает покоя вашей дочери, Тасе, надо будет мне самому… Хотя… Я порвал всякие отношения с отцом, вернее — отец

со мной. Но с Костиком… Поговорю. Это я вам обещаю. Ишь ты, что выделывает! Нет, надо серьезно им заняться, пока хлопец совсем не отбился от рук… Что же касается камня, который Костик бросил вам ночью в окно… Смотрите сами. Считаете, что дело надо передавать в суд, — что ж, передавайте. Никаких препятствий вам чинить никто не будет. Не думайте, что раз Костик мой брат, я стану его защищать. Я коммунист, председатель сельсовета… И родственные отношения… ни при чем… Я с отцом родным… Э-э, да не об этом речь…

Вера Семеновна достала белый платочек, вытерла, будто промокнула, глаза. Сказала, все еще глядя не на Ивана, а куда-то в сторону:

— Не верить вам… У меня… Словом, я знаю немного вашу жену, Екатерину Антоновну, и хочу думать: муж у нее такой же честный и правдивый, как она сама. Простите, если я… обидела вас. Но поймите меня. Я столько пережила, переволновалась. А тут… еще этот ваш Костик… Это совсем выбило меня…

Вера Семеновна повернула лицо к Ивану, и он снова увидел перед собою ту женщину, которую до сих пор ему доводилось раза два-три видеть из президиумов разных заседаний и собраний, — скромную, спокойную и… красивую. Очень красивую, как отметил про себя Иван. Может, потому так бросилась сейчас в глаза красота Веры Семеновны, что от волнения и слез та слегка раскраснелась, на щеках у нее пробился едва заметный румянец. Румянец как бы подсвечивал голубизну глаз, светлые, вьющиеся кудряшками волосы. «А она умеет держаться», — подумал с одобрением Иван Дорошка.

— Кроме того, что я Тасина мать, я еще и педагог, — говорила между тем Вера Семеновна. — Потому я пришла именно к вам, Иван Николаевич. И как к председателю сельсовета, и как к старшему брату Костика. Возьмите Костика в руки. Иначе ни за что ни про что пропадет парень. Кто-то не лучшим образом влияет на него.

— Хорошо, я поговорю с ним… Обо всем поговорю. Спасибо, открыли мне глаза, сказали о том, что я упускал из виду, о чем не думал…

Иван Дорошка поднялся из-за стола, потому что почувствовал: разговор окончен, Вера Семеновна высказала все, что было у нее на душе, что хотела высказать. Но та не спешила уходить. Она сосредоточенно о чем-то думала и вдруг попросила:

— А о муже моем… не говорите. Никому ничего не говорите. Даже Екатерине Антоновне. Хорошо?

И так доверчиво, почти заговорщицки посмотрела прямо в глаза Ивану, улыбнулась.

— Хорошо, — посмотрел также доверчиво, заговорщицки и Иван Дорошка на Веру Семеновну и улыбнулся, хотя про себя и подумал: «А где же ее муж?.. Что с ним могло стрястись, почему он не с семьёй, не здесь? Да и сама Вера Семеновна… Ее поведение… Чего-то боится, что-то недоговаривает… Гм…»

* * *

Перед самым обедом в боковушку к Ивану Дорошке вбежала заведующая магазином Лида Шавейко. Она была возбуждена, отчего большие черные глаза сделались еще больше, грудь так и ходила, — ей, тугой, спелой, тесно было в белой ситцевой кофточке, казалось, кофточка не выдержит, вот-вот полезет по швам.

— Иван Николаевич, — растерянно произнесла Лида, останавливаясь у порога, — не знаю, что и делать…

— А что? — вопросительно смотрел на Лиду Иван Дорошка.

— Просто беда, магазин со всех сторон люди осаждают. Соли по пуду, по два берут.

— Опять кто-нибудь слух про войну пустил?

—

Цыгане. Вчера останавливались на лугу, и одноглазый Пецка напророчил войну. Вот и бросились люди соль хватать.

— А ты?

— Что я?.. Сначала по десять килограммов давала, потом по килограмму. А люди кричат, требуют. Я магазин закрыла: мол, на обед. И к вам вот… Посоветуйте, что делать.

Иван Дорошка и сам вчера видел, как ехали по Великому Лесу цыгане. Аккурат с работы домой, к семье возвращался. Но в березняк, к цыганским кострам, вместе с остальными не пошел. «А зря, — подумал Иван. — Во-первых, своими ушами бы услышал, что болтал этот старый враль Пецка. Во-вторых, если что, припугнул бы, а то и прогнал из березняка цыган: хватит людей дурачить да страху на них нагонять, прочь отсюда…»

«Гм», — пожалел теперь Иван Дорошка, что свалял дурака, не пошел к кострам. А Лиде сказал:

— Правильно сделала, что закрыла магазин. Иди обедай.

— А после обеда что делать?

— После обеда…

И то верно, что делать после обеда? Открыть магазин, продавать соль — значит потакать упадочническим, нездоровым настроениям. Если панике поддались единицы, отдельные люди, то поддадутся и остальные, те, кто до сих пор держался. «Выходит, не открывать магазин, не продавать соли. И вообще ничего не продавать, заставить людей разойтись».

— Может, ты на базу поедешь или еще куда?.. — с лукавством почесал затылок Иван Дорошка.

— Так оно мне и надо бы на базу съездить. Давно собиралась, да лошади нет, — как за соломинку ухватилась за предложение председателя сельсовета Лида Шавейко.

— Моего коня возьми, — не в силах был оторвать глаз от Лиды Иван Дорошка. («Славная, славная девушка. Смотри-ка, не растерялась, смекнула, в сельсовет прибежать. Значит, политически сознательная», — радовался за Лиду.) — Найди конюха, Кузьму, и поезжай с ним на базу.

— Ас людьми как же? Они же стоять будут у магазина, дожидаться, пока я вернусь…

— Не беспокойся, я сам с людьми поговорю, — пообещал Иван Дорошка.

— Ну, тогда большое вам спасибо, — И Лида ступила к двери, собираясь уходить.

— Это я тебя должен благодарить, — вставая из-за стола, сказал Иван Дорошка.

— За что? — так и залилась краской Лида.

— За то, что не растерялась. И впредь так: если что, в сельсовет приходи.

— Буду приходить! — И Лида легко, весело выпорхнула из сельсовета.

* * *

Пообедав, Иван Дорошка пошел снова на работу деревенской улицей: хотелось словно невзначай подойти к магазину — он помещался в старом бревенчатом доме бывшего кулака Степана Пехоты, — да и давненько уже не случалось Ивану вот так пройти по деревне. Разные спешные дела вынуждали искать тропинку покороче. Выйдешь из дому, и огородами, огородами напрямик — и в сельсовет. Быстро, а главное, идти хорошо, дорога твердая, не то что в деревне. В деревне всюду, куда ни ступи, песок. Сухой, сыпучий. Месишь, месишь его — и все равно как на одном месте стоишь. Машины буксуют, телеги по самые оси в песке тонут. Не однажды на сессиях высказывались депутаты, что надо бы сделать что-то с улицей, камнем замостить, что ли. Он, Иван, тоже много раз говорил об этом в районе. Но на такую реконструкцию улицы нужны были деньги. И немалые. Работа откладывалась из года в год. И теперь, держась вдоль заборов, где росла-плелась трава-мурава и ноги не так вязли, Иван думал, что отклад редко идет в лад, а в таком деле, как с их улицей, и подавно приносит ущерб. С каждым годом все больше и больше становится машин, и это расточительство — не иметь хорошей дороги. Буксуя в песке, машины прежде времени изнашиваются, без толку жгут бензин, да и там, где за час можно бы проехать, — теряется два-три часа…