Великий лес
Шрифт:
– Это мой дом и мой сад, – сказал Марын. – Он подарил их мне, а не ей.
– Все знают, что он хотел дописать у нотариуса. Что он ее дарит вам вместе с домом и садом. А это значит, что он и вас ей подарил. Потому что только ее он любил на самом деле.
Марын вздрогнул. Не так давно он слышал те же самые слова от Вероники. Она сказала ему, что если кому-то дарят дом, сад, женщину, лошадь, собаку, то словно бы всем этим вещам и существам даруют владельца. Из-за этого дара он стал рабом дома, сада, этой женщины.
– Прогоните отсюда эту волчицу, – просительно повторил Карась. Марын молча вытер платком замасленные пальцы, молча кивнул головой обоим лесным
Он вернулся еще засветло на покрытой пеной лошади и, прежде чем войти в дом долго вытирал ее бока пучком соломы. В кухне он появился хмурым и молчаливым, хотя она, казалось, не замечала этого. Вероника приблизилась к Марыну, осторожно коснулась его плеч заглянула в глаза.
– Ничего с тобой не случилось, – сказала она. – Но не езди больше в лес и не общайся с лесными людьми. В деревне продают новую двуколку. Можем запрягать в нее кобылу и будем ездить вдвоем. В магазин и даже в город.
– Нет, – ответил он. – Я куплю другую лошадь. Научу тебя на ней ездить. Будем вместе скакать по великому лесу.
– Ты ведь знаешь, что я не должна ходить в лес…
– Именно поэтому я хочу, чтобы ты начала там бывать. Она пожала плечами и начала подавать обильный ужин. Сама снова не ела, только сидела и смотрела на него.
– Я встретил Карася и Будрыса. Сжег их фотографии, чтобы они чувствовали себя в безопасности.
– Они отомстят тебе…
– Будрыс вспоминал, как Тархоньски и Вздренга держали тебя, а Кулеша насиловал.
Она сжала губы, немного побледнела.
– Тархоньского искусала волчица. То же самое случилось с Будрысом. Вздренга сбежал отсюда. Остался только я. Я сидел тогда за столом и смотрел, как ты вырываешься у них из рук, как распахивается на тебе халат, обнажаются твои груди и живот.
– Зачем ты мне об этом напоминаешь?
Он перестал есть, отодвинулся вместе со стулом от стола, прикрыл веки, откинув голову назад.
– Потому что память об этой минуте странно на меня действует. Возбуждает. У тебя были глаза, полные ненависти, и если бы ты могла, то бы покусала нас, выцарапала глаза, как настоящая волчица.
– Я думала, что ты, однако, хоть немного веришь в любовь.
– Я догадываюсь о том, что меня ждет. Какую месть ты приготовила для меня? Я не боюсь волчиц. Не боюсь лесных людей. Если бы ты больше слышала обо мне, ты бы знала, что я редко бываю испуганным.
– Я еще раз тебя спрашиваю: зачем ты мне об этом говоришь?
– Потому что хочу, чтобы ты меня боялась. Так как сейчас от страха стискивала колени. Мне говорили, что я должен прогнать из дома эту волчицу, как они тебя назвали. Но это глупо. Этот дом и сад на самом деле только твои. Но я до тех пор буду здесь в безопасности, пока ты будешь меня бояться, ночью и днем стискивая колени.
Она медленно встала из-за стола. Медленным шагом двинулась к дверям. Открыла их, повернула голову и, перед тем. как пойти к себе наверх, сказала Марыну:
– Немногих вещей ты боишься, Юзва. Но все же любовь тебя пугает…
Он почувствовал себя так, словно получил пощечину. Зачем он начал разговор
Он вымылся и пошел в спальню. Вероника была уже там, хотя он ожидал, что после его унижающих разговоров она скроется в своей комнате наверху. Она лежала под периной и спала или делала вид, что спит. Раздеваясь, Юзеф улыбался, потому что подумал: если она не спит, то в тревоге стискивает бедра и колени. Он чувствовал себя уставшим после целого дня, проведенного в лесу, выкурил в постели сигарету и сразу погасил свет. На этот раз за окном громко шумел лес и заглушал звук дыхания Вероники. Он был почти уверен, что понимает речь леса, слышит от него о его враждебности и ненависти, но и одновременно о том. что лес для него – единственный друг и поэтому, пока он остается здесь, он никогда не ощутит одиночества. Голос леса помог заснуть так спокойно, как ни разу до этих пор, забыть о женщине которая лежала рядом. Он не знал, что шум лесных деревьев прогнал у нее сон и породил мысли, которые испугали ее своей жестокостью. Она представила себе, что убивает Марына но не смогла придумать, каким способом это сделать так, чтобы он умирал долго и в муках умоляюще глядя ей в глаза. Зачем он мучил ее воспоминаниями о той минуте в лесничестве. К чему хотел принудить, когда сказал, что остался единственным не покалеченным местью свидетелем ее женского позора? Отчего он злился, когда она становилась доброй и послушной и даже сама хотела, чтобы он взял ее силой? Велел ей быть гордой, неприступной, презрительной. Он сказал правду, что она не понимает мужчин. «Он спит доверчиво, как ребенок, – подумала она. – А ведь я могу встать, пойти в кухню, взять нож и убить его во сне».
Веронике вспомнилась Лешнякова и ее болтовня. Она расстегнула пуговицы ночной рубашки, сунула туда руку и нащупала большую, твердую грудь. Что мешало ей приподняться на локте над мужчиной и, как в ротик младенца, вложить ему в губы сосок? Сама мысль о том что он будет ее сосать, пить из нее жизнь – хоть воображаемую, выдуманную, – наполняла ее тело дрожью наслаждения, а прикосновение к собственному соску давало странное удовольствие. С удивлением она обнаружила, что колени и бедра раздвигаются сами. Ей стало жарко, она отбросила перину. Но мужчина спал, громко посапывая, и это так ее рассердило, что ей снова захотелось взять нож и смертельно его ранить, словно бы только это могло успокоить ее жажду.
Как долго она лежала полуобнаженной в слабом свете луны? «Оборотень» – так сказала о Марыне Эрика… Однако Вероника не смогла удержаться, протянула руку и притронулась к его коротко остриженным волосам. Он, похоже, не проснулся, и она повернулась на бок, приподнялась на правом локте и левой рукой все смелее гладила его жесткие торчащие волосы. Потом кончики пальцев, которые начинали неметь, передвинулись на его лоб. Она задержала руку на веках закрытых глаз, и сердце ее забилось в страхе, когда под пальцами она ощутила дрожание ресниц. А значит, он проснулся. Страх прогнал ее руку на его нос, потом – на губы. Пальцы почувствовали – как ей казалось – влажные и липкие губы, как у грудного ребенка. И тогда страх исчез, она разорвала на груди рубашку, придвинулась ближе к мужчине и сосок левой груди сунула ему в губы.