Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
Ливия решила переговорить с Юлией. И такой разговор состоялся. Беседовали наедине, без свидетелей. Но на публику вышли ничуть не рассерженные и даже не взволнованные: Ливия, жена принцепса, выглядела, как мне описали, царственно-умиротворенной, а Юлия, жена первого консула, — приветливо-насмешливой.
Ливия, полагаю, считала, что добилась искомого результата. На некоторое время встречи Феникса с Юлией совершенно прекратились. Юл перестал собирать компании у себя дома, к Фениксу не заглядывал и к себе не приглашал, а если иногда наведывался в каринский дом, то лишь тогда, когда в доме находился консул Тиберий, с которым он, Юл, консуляр, обсуждал исключительно государственные дела, и в первую очередь схему разделения Рима на округа и кварталы, — Август тогда потребовал такое разделение, в сенате была создана специальная комиссия, и Юл был назначен первым помощником председателя, второго консула Гнея Кальпурния
Через две недели Август покинул Город и отправился с инспекционной поездкой в Цизальпинскую Галлию.
А в начале мая Тиберий, утомленный многочисленными делами, решил отдохнуть и отплыл на Сардинию, на виллу к Юлию Флору, с которым когда-то успешно соратничал в Армении и с тех пор неизменно поддерживал близкие отношения — дружеские, можно было бы сказать, если бы речь не шла о Тиберии, у которого настоящих друзей никогда не было.
Пизон был оставлен управлять Римом.
Тут-то всё и случилось.
V. Юлия написала письмо своему отцу.
Письмо было длинным. Я кратко перескажу тебе его содержание. В письме говорилось, что Тиберий Клавдий Нерон уже давно не исполняет своих супружеских обязанностей, ложа с женой не делит и целыми неделями не ночует дома; что он, как говорится, на стороне предается грязному разврату, имея не только любовниц — среди них некоторых замужних матрон, — но и нескольких мальчиков из знатных семейств; что он, Тиберий, дабы скрыть своё преступное поведение, вернувшись домой после грязных своих похождений, устраивает жене оскорбительные для нее скандалы, обвиняя в прелюбодейной связи с человеком, совершенно невиновным в том, в чем его обвиняют; что, наконец, пресытившись своими римскими любовницами и любовниками, он, Тиберий Нерон, в данный момент, воспользовавшись отсутствием Августа, забросил свои важные консульские дела и отправился на Сардинию якобы отдыхать, а на самом деле для того, чтобы прелюбодействовать там со своей бывшей женой Випсанией Агриппиной, а ныне законной супругой добродетельного Азиния Галла, сына прославленного полководца и государственного деятеля Гая Азиния Поллиона. В конце письма содержалась просьба к великому Августу привести в действие закон о прелюбодеяниях, вступивший в силу в консульство Гая Фурния и Гая Юния Силана.
Письмо было хитро состряпано. Написано оно было от имени Юлии, но не ее почерком. Печати приложено не было. Имена любовниц и любовников Тиберия не назывались. Не было названо и имя человека «совершенно невиновного», в связи с которым Тиберий якобы обвинял Юлию. Было учтено, что консул Тиберий отправился на Сардинию, не испросив предварительно разрешения у Августа. Был даже добавлен пассаж, что на Сардинии из-за ее неблагоприятного климата никто из состоятельных и следящих за своим здоровьем людей никогда не отдыхает, а тем более — в мае. Был точно указан год вступления в силу закона о прелюбодеяниях («в консульство Фурния и Силана»), что женщины никогда не делают. И наконец, хотя всё послание дышало упреком в адрес отца за то, что он свою единственную дочь выдал замуж за такого бесчестного человека, сам этот упрек в письме нигде не был сформулирован.
Письмо было отправлено Августу с одним из его доверенных письмоносцев, которые чуть ли не каждый день курсировали между Римом и Цизальпинской Галлией, причем этому письмоносцу вручила послание не сама Юлия, а Феба. Отправленное письмо было набело переписано на пергамент, но в спальне у Юлии некоторое время на видном месте лежали незапечатанные восковые дощечки с черновым текстом.
Понятен расчет?.. Подскажу: приставленные к Юлии Ливины прислужницы, Виргиния и Лелия, могли ознакомиться с Юлиным письмом еще до того, как оно дойдет до Августа, и, ясное дело, срочно пересказать его содержание Хозяйке Рима. Но вот незадача: почти одновременно с Ливией о письме стало известно еще нескольким людям: консулу Гнею Пизону, Фабию Максиму и двум другим сенаторам, один из которых был приближен к Гаю Цезарю, враждебен к Тиберию и на редкость болтлив. Так что в скором времени о письме Юлии к Августу заговорили в широких кругах и не только в высших сферах.
Полагаю, что эту утечку информации специально подстроили, но так, чтобы подозрение пало на Виргинию и Лелию: дескать, пока летели к Хозяйке, не утерпели и выронили из клювика.
Повторяю, всё было хитро устроено.
Эдий Вардий подмигнул мне и продолжал:
— Ну а что Ливия? Ливия, эта умнейшая из женщин, как и всегда, оказалась на высоте. О ее действиях я могу лишь догадываться, но, судя по некоторым косвенным данным, она вела себя приблизительно так:
Она сразу же поняла, что не Юлия, вернее, не одна она является автором злосчастного послания, что за этим поступком
Не думаю, что Ливии сразу же удалось заподозрить Юла Антония, но почти не сомневаюсь в том, что бедного Феникса она сразу же вычеркнула из списка подозреваемых — уж слишком он был на поверхности и в самом письме, и в упорно распространяемых слухах о том, что, дескать, домогается Юлии и та его привечает; не мог он быть соавтором и тем более инициатором злобного пасквиля.
Ливия всё это сообразила и в срочном порядке вызвала Тиберия в Рим. Но, как я догадываюсь, не сообщила ему о письме. И — оцени предусмотрительность этой великой женщины! — покинула Рим и отправилась встречать сына в Остию, дабы он въехал в Город уже подготовленный матерью и с выработанной линией поведения.
Едва корабль с Тиберием прибыл в порт, Ливия в одиночестве поднялась на его борт и выпроводила с судна всех спутников сына и всю судовую команду. Беседовали с глазу на глаз не менее часа. И хотя, повторяю, не было ни одного свидетеля, я прямо-таки слышу, о чем они говорили, и вижу их лица: ласковое и властное лицо Ливии — она умела сочетать в себе эти два несочетаемых качества и обычно чем ласковее разговаривала с человеком, тем требовательнее на него воздействовала — и сначала ошеломленное, затем раненое, а после разгневанное лицо Тиберия — он редко когда позволял себе выражать подобные чувства, но тут, думаю, не сдержался и дал волю. Его, Тиберия Клавдия Нерона, триумфатора и консула, собственная жена, ради которой он расстался с любимой женщиной, Випсанией Агриппиной, и с которой уже четыре года мучился, брезгуя собственным домом, эта еще и подлая женщина теперь подвергает его новым унижениям, облыжно очерняя его в глазах великого принцепса, перед лицом римского общества! Да есть ли предел мерзости человеческой?! И до каких пор он, Тиберий, должен терпеть эти выходки?!.. Думаю, не выдержал, взорвался и нечто подобное высказал матери. То есть повел себя именно так, как рассчитывали составители письма…
А Ливия ему отвечала: да, мудрый и терпеливый мой сын, ты ни в чем не виноват перед Юлией. Разврату, я знаю, ты не предавался, упреков своей своенравной жене не чинил, с Випсанией ни разу не виделся. И гнев твой, который ты сейчас испытываешь, справедлив и естественен. Тебя оболгали. Тебя, прославленного воина и добросовестного консула, преданного и старательного соратника великого Августа, захотели унизить, подлой клеветой покусившись на твое достоинство и на твою природную добродетель. Ни перед Юлией, ни передо мной, твоей матерью, ни перед подчиненными тебе согражданами ты, конечно же, не виноват. Но перед Августом… Перед ним, нашим благодетелем и великим правителем, ты провинился, сам того не желая. Ведь он доверил тебе Юлию, свою единственную дочь. Он вручил тебе это самое дорогое и самое болезненное свое достояние. Он сделал тебя полномочным проконсулом этой многотрудной и взрывоопасной провинции. Из всех наидостойнейших римлян именно тебя он избрал в качестве гаранта спокойствия, учредителя порядка, полномочного охранника добродетели и благопристойности в лоне того, что для него, Августа, представляет, я знаю, наивысшую ценность — в лоне его великой Семьи! А ты, выходит, с ответственнейшей задачей не справился, высочайшего доверия не оправдал, первейшего долга своего не исполнил. Какое тут спокойствие, когда сама Юлия или, что еще хуже, кто-то от ее имени шлет принцепсу обвинительное письмо? Какой может быть порядок, когда в этом письме жена клевещет на мужа и обвиняет его в грязном разврате? О какой добродетели и благопристойности может идти речь, когда грязный пасквиль, еще не дойдя до Августа, попадает в руки нескольких посторонних людей, а римский консул, муж и блюститель семейного благочиния, в это время находится в самовольной отлучке вдали от Рима, на Сардинии, по соседству со своей бывшей женой, а ныне замужней матроной Випсанией Агриппиной?!
Слышу, как некоторое время Тиберий продолжает гневаться, протестовать и, не исключаю, даже угрожает развестись с Юлией. Но в конце концов берет себя в руки и спрашивает: «Ну, так что мне делать, по-твоему?»
А Ливия ему отвечает: «Враги твои явно рассчитывают, что, узнав о письме, ты разгневаешься и что-то начнешь делать. Стало быть, ничего тебе делать не надо».
Тиберий, наверно, не понял и переспрашивает: «Что значит — ничего не делать?.. А когда Август вернется?»
«Когда Август вернется, я первая с ним переговорю», — отвечает мудрая Ливия. — А ты… Делай вид, как будто мухи вокруг летают, а ты лишь слегка морщишься и встряхиваешь головой, потому что мух этих все равно не прихлопнешь, а попусту размахивать руками неприлично для уважающего себя человека»… Эту фразу Ливия почти наверняка произнесла.