Великий маг

Никитин Юрий Александрович

Она радостно заулыбалась мне навстречу, встала, невольно демонстрируя гибкую фигурку, тонкую в талии, хорошо развитую, но при взгляде на ее чистое лицо с честными вопрошающими глазами я сразу ощутил неловкость и понял, почему ребята избегают ее. Они, дети современности, понимают, что это существо не понимает современных легких отношений в общении и в сексе. Она еще в тургеневском мире, где ждут любви, а какой дурак сейчас себе может позволить такую роскошь, как любовь? Даже богатый, очень богатый может позволить себе любую роскошь, кроме любви. Любовь – она…

обязывает.

– Здравствуйте, Люся, – сказал я нежно. – Хорошо у вас так. Тихо и спокойно.

Она смотрела на меня снизу вверх, большие голубые глаза заблестели влагой. Силясь улыбнуться, сказала приветливо:

– Сегодня никакой идентификации. Выбирайте любые книги, уносите. Лучше бы, если бы на тележке. Или на машине.

– Я на машине, – сказал я. – Но я… вряд ли много возьму.

– А вы походите по рядам, – сказала она торопливо. – Посмотрите, какие у нас богатства! Может быть, что-то отыщете для себя очень важное. У нас такие книги, такие книги… Хотите я вам покажу? Что вас больше всего интересует?

Она шла рядом, маленькая, короткими шажками. Справа и слева проходили высокие стеллажи с плотно упакованными в два ряда книгами, блестят золотые обрезы, тускло и загадочно мерцают выпуклые буквы на корешках. Я чувствовал, как в груди разрастается тугой ком. Сюда я пришел еще школьником младших классов, это богатство ошеломило, первый день вообще бродил ошалело по бесконечным залам, с благоговением смотрел на длинные ряды с книгами.

– А сюда загляните, – приглашала она умоляюще, – а теперь сюда… Посмотрите, посмотрите на эти богатства!

Я смотрел, ком в груди все разрастался, я сам к своему удивлению ощутил… ну не подступающие слезы, это чересчур, но все же острый щем. Застал еще то время, когда книги были основным богатством русском интеллигента, когда у каждого полки ломились под тяжестью и тонких брошюр, и толстенных фолиантов, собирались книги по искусству, серии ЖЗЛ, ЖВИ, БВЛ, хотя последнюю по возможности старались брать выборочно, слишком уж много туда напихали из политических соображений «поэтов народной Африки» или «борющегося Вьетнама». И каждый, приходя в гости, в первую очередь устремлялся к книжным полкам и рассматривал жадно и ревниво, сравнивал со своими скупорыцарскими накоплениями.

– Как… красиво, – сказал я. – Словно в храме…

– А это и есть храм, – произнесла она жалобно, – разве не так?

– Так, Люся, так…

Ее губы вздрагивали, я вдруг подумал, что ей совсем нет места в этом мире, маленькой, чистой и беспомощной, в мире, где уже нет места и любви, и даже простым человеческим отношениям, основанным на симпатии, а не на выгоде и расчете. Простые человеческие чувства – хлопотно и сложно, не всякий может себе их позволить. А кто и может, все равно выбирает из богатого ассортимента то, что проще и не обязывает. Так любовь обязывает, а секс – нет. Бедная Люся, нет тебе места в этом рациональном мире.

Зал современной классики уплыл за спину, мы вошли в огромное помещение старой литературы, где книги даже не прошлого двадцатого века, а позапрошлого,

самые новые книги датированы тысяча восемьсот девяносто девятым годом, хотя, конечно, правильнее было бы тысяча девятисотым, все-таки девятисотый завершает предыдущее тысячелетие, а не начинает новое, но у гуманитариев особое мышление, пусть будет по-ихнему. Им и так уже недолго осталось.

Глава 14

Старинные фолианты в толстых переплетах, даже не знаю, из чего они, а дальше комната с еще более старинными книгами: деревянные переплеты обтянуты толстой кожей, страницы не из бумаги, а даже не знаю из чего, во всяком случае, деревом и не пахнет, цветные вклейки, перед каждой – тонкий прозрачный листок, в книге шелковый шнурок закладки, торцы блестят золотом, шелковый каптал…

Отдельно полки с книгами в латунных и медных переплетах. Раньше такие были только в музеях да в архивах для особо ценных книг, ну разве что еще в Исторической, что на Старопанском, да в Ленинке, но в последнее время часть коллекционеров сдали свои богатейшие сокровища, кто в Некрасовку, кто в Пушкинскую. Вернее, не сами коллекционеры, а их наследники. Молодому поколению пепси по фигу эти старинные фолианты, их интересует будущее, что есть правильно, а не уходящее к питекантропам прошлое.

Я медленно шел вдоль полок, бережно касался кончиками пальцев толстых корешков, в сердце печаль, а в горле ком. Люся неслышно двигалась рядом, ее глаза поглядывали на меня пугливо, на живом личике проступило сострадание.

– Вы добрый человек, – сказала она тихо.

– Я?

– Да, – кивнула она и повторила очень серьезно: – Добрый.

– Ну, не знаю…

– Я же вижу, вы страдаете. И в то же время ничего сделать не можете.

Я вздохнул.

– Не могу, это верно. Бульдозер двигается по лужайке, ломает и втаптывает в землю цветы…

Смолчал, что так бульдозер расчищает место для стройки, там может вырасти не только завод по производству бездушных… ну, как обычно говорят, но и восхитительный сад, где цветов будет намного больше, где будут ярче и без сорной травы, поев которой собаки могут откинуть хвост.

Она смотрела мне в лицо снизу вверх большими внимательными глазами. Вся ее фигурка вытянулась, маленькие острые груди приподнялись, лицо оставалось сочувствующим и одновременно вопрошающим.

– Не переживайте, – попросила она. – Хватит и того, что я тут реву каждый день…

Я отстегнул клапан нагрудного кармана.

– Можно, я позвоню?

– Да, пожалуйста.

Я поднес к губам мобильник:

– Вызываю Томберга.

Через мгновение пикнуло, засветился экран, появилось крохотное лицо Томберга.

– Петр Янович, – сказал я вместо «здравствуйте», – вы не хотите заглянуть в Некрасовку?

– А что случилось? – спросил он встревоженно. – Володенька, у вас такое лицо…

– Закрывают, – ответил я. – А книги… книги выбросят.

Он ахнул, даже на маленьком дисплее видно, как смертельно побледнел, схватился за сердце.