Великий перелом

Шидловский Дмитрий

— Воюем мы здесь за веру, царя и отечество.

— Так-то оно так, ваше благородие. Только вера, она в душе у каждого. И за ради Бога идти мне воевать сюда, в Галицию, вовсе и потребности не было. А ежели надо, я и у себя дома помолиться могу. И незачем мне чужие католические и лютеранские души губить. За то Господь меня на Страшном суде не похвалит. А ежели попам чего надо, так енто дело не мое. Они, попы-то, известно, что лисы хитрые, до денег жадные. Если им риз золотых не хватает, так за то я свой живот класть не желаю. Да и отечеству моему эта война не нужна. Говорят, за сербов иступились! Какие сербы такие? Где живут? Мы их и не видывали ни разу. А что у них вера православная, так что с того? На Руси народ православный еще как страдает. У крестьян землицы

мало. За русский народ православный бы кто заступился. А царь-государь император… Что государь? Была вера в него, да вся вышла. Как в воскресенье-то, кровавое, народ в Питере поубивали, так веры и не стало. К царю-то народ шел с хоругвями, с иконами, о бедах своих сказать, о милости просить. А его пулями да шашками. Можно ль так? Тут и ясно стало, что государь-то не за народ стоит, а за помещиков. Так что воевать нам, людям простым, в этой войне, получается, не за что. Вы уж извиняйте, ваше благородие, но я вам все честно, как на духу, сказал. Потому уважение к вам у солдат большое, и знаем мы, что вы солдатские души бережете да сами всегда в самое пекло лезете. Теперича хоть под суд ведите. Но уж лучше правду перед смертью сказать, чем кривдой жить.

— И давно ты к таким выводам пришел? — Крапивин посмотрел в глаза солдата. — Неужто на службу с этими мыслями шел?

— Никак нет, ваше благородие. Только как два года под пулями посидел да в госпиталях провалялся, так и понял все. Не для народа эта война, а только для богатеев. Не про народ власть нынче, а про хозяев. Народу со всего, что нынче деется, только смерть да разорение.

— Уж не тот ли агитатор все это наплел, которого в прошлом месяце под трибунал отдали?

— Может, он, а может, и нет. Слово-то верное, оно всегда себе выход найдет. А народ, он все видит да терпит… до поры.

— Но подумай, что будет, если немцы разобьют нашу армию, — возразил Крапивин. — Неужели ты думаешь, что под немецким сапогом жить лучше станет?

— Это нет, ваше благородие. У немца свои хозяева есть. И мучают они свой народ, видать, не меньше. А уж если к нам придут, так и совсем лютовать начнут. За то мы и воюем пока. Но коли немец и сам поймет, что на русской земле ему ничего не надо, так и нам от немчуры ничего не потребуется. Штыки в землю воткнем да по домам разойдемся, землю пахать. А Николашка с кайзером пусть сам дерется, хошь на кулачках, хошь на сабельках. Нам до того дела нет. Нам бы землицу справедливо разделить: так, чтобы у крестьянина землица, а у помещика шиш. Моему брательнику денег чтобы в городе платили, жабу грудную залечить. А то фабрикантша-то не работает, а все по водам ездит. У хозяина, вишь, дом в два этажа с садом. А брательник-то надорвался, на них горбатясь.

— И многие так говорят?

— Да, почитай, все, ваше благородие. Устал уж народ от войны. От труда непосильного устал да грабежа, который богатеи творят. Я вам так скажу, ваше благородие. Ежели война в самой скорости не кончится, то добра не жди. Да и если хозяева с народом не поделятся, то уж верно бунт будет. Это точно.

— Жаль, Ефим, — вздохнул Крапивин, — я ведь вас лучших в свой отряд отобрал. Что же со страной будет, если вы бунтовать начнете? Ведь раздерут ее враги.

— Насчет этого вы, ваше благородие, не беспокоитесь, — широко улыбнулся Ефим. — Ежели кто из басурман на Русь полезет, то так огреем, мало не покажется. Но и в самой России кое-кому по зубам крепко дать бы не мешало. Да вы не боитесь, ваше благородие. Присяге не изменим. Все в лучшем виде сделаем, немца прогоним. А вам ордена да чины еще получать. Может, и сам император заприметит.

ГЛАВА 14

Могилев

Могилев, маленький, провинциальный городок Российской империи, за годы войны приобрел особый статус. Здесь располагалась ставка Верховного главнокомандующего. Сюда переместилась военная столица. Впрочем, шагая по улицам города, Крапивин неизменно отмечал слабость охраны и явную недостаточность мер безопасности. Для него, бывшего советского офицера, система охраны города, где в данный момент пребывал сам государь император; казалась

дикой. Даже бегло осмотрев посты, которые Крапивину и Брусилову пришлось миновать, Крапивин сделал вывод, что с двумя-тремя ребятами из «Граната» он спокойно захватил бы что угодно или кого угодно на любом объекте и спокойно скрылся, прежде чем в городе была бы объявлена тревога. Его успокаивало лишь то, что, очевидно, никто в здешнем мире еще не оценивал ситуацию так, как способен был оценить Крапивин. Следовательно, самодержец всероссийский и все генералы, состоявшие при нем, могли чувствовать себя в относительной безопасности — по крайней мере до тех пор, пока Крапивин не решит предпринять против них враждебных действий.

Ну вот наконец заветный вагон. Офицер в бурке и черкеске бегло проверил документы у вновь прибывших и при этом так беспечно склонился над бумагами, открыв Крапивину незащищенную шею, что подполковник еле удержался от соблазна легонько щелкнуть незадачливого стража по шее. Не зевай, мол, все же первое лицо государства охраняешь.

— Прошу вас, генерал, — вернул охранник документы Брусилову. — Господин подполковник с вами?

— Со мной, — подтвердил Брусилов.

— Его величество ожидает вас.

Вместе с Брусиловым Крапивин прошел в вагон, большую часть которого занимал салон, служивший рабочим кабинетом для императора. Там, из-за стола, заваленного картами, навстречу вошедшим поднялся сам Николай Второй.

— Здравствуйте, Алексей Алексеевич, — поздоровался он с Брусиловым. — Рад вас видеть.

Крапивин вытянулся по стойке «смирно». Он всего лишь второй раз видел императора «живьем». В первый раз это было в четырнадцатом, сразу после объявления войны, когда толпы восторженных петербуржцев пришли на Дворцовую площадь и Николай появился на балконе Зимнего дворца поприветствовать их. Вадим тоже был тогда в этой толпе, но, кажется, единственный не разделял всеобщего ликования. «Чему вы радуетесь, идиоты?! — хотел кричать он во всю мощь своих легких. — Тому, что погибнут миллионы? Тому, что толстосумы снова поделят мир, оплатив свои приобретения вашей кровью? Тому, что военные неудачи приведут к одной из самых кровавых революций и развалу империи? Почему вы не хотите просто мирно жить и работать?! Почему вам нужно обязательно воевать, отнимать, подавлять?!»

Но кричать было бесполезно. Его бы никто не услышал, не захотел бы услышать. Оттерли бы в сторону, объявили сумасшедшим, не более. Кто способен услышать голос разума среди всеобщего ликования? А тогда ликовали все. Даже сам император, подтянутый, улыбающийся, буквально пьющий народный восторг и, кажется, действительно уверенный в скорой победе.

Не таким предстал Николай перед Крапивиным теперь, после провала наступления четырнадцатого года, после великого отступления пятнадцатого, после тяжелых и кровопролитных боев шестнадцатого. Сейчас, в сентябре тысяча девятьсот шестнадцатого года, это был смертельно уставший, измотанный человек с огромными мешками под глазами, согбенный под грузом непосильных для него забот.

— Здравия желаю, ваше величество! — отрапортовал Брусилов. — Как вы приказывали, прибыл с подполковником Крапивиным. Это он был инициатором создания специальных диверсионных отрядов, которые так помогли нам при прорыве линии фронта противника.

— Здравствуйте, подполковник. — Император вяло скользнул взглядом по мощной фигуре Крапивина и отвел глаза. Похоже, он, как многие люди маленького роста, чувствовал себя неуютно, находясь рядом гигантом.

Крапивин щелкнул каблуками:

— Здравия желаю, ваше величество!

— Генерал рассказывал мне о действиях ваших отрядов, — произнес император. — Своеобразная тактика. Надо сказать, что генерал Брусилов славится новаторством и в наших войсках, и у союзников. Ваш метод атак перекатом, генерал, — повернулся он к Брусилову, — уже по достоинству оценен ведущими стратегами современности. Но вот действия специальных диверсионных отрядов, объединенных под единым командованием, — это совершенно новое слово. Скажите, подполковник, — государь повернулся теперь к Крапивину, — как вы пришли к этой идее?