Великий перелом
Шрифт:
Вот они и мыслили — все люди хотят жить и жрать. Причем жить как можно дольше, а жрать как можно слаще. Поэтому в партии считали, что, когда эта возня закончится, можно будет все вернуть на круги своя. А то может и больше отжать. Поэтому, хоть и воспринимали деятельность Дзержинского очень прохладно, но открыто против нее не выступали. Тем более, что он делал большое дело — чистил московские банды, которые представляли в 1920-х годах весьма нетривиальную и всеобъемлющую беду с прекрасно укрепленными «малинами». И вероятность быть ограбленным, а то и убитым этими ухарями была даже у наркомов или членов Политбюро.
Да, конечно, его деятельность несколько
Их бизнес.
Ну это не беда. С мошенниками дела вести как-то проще, чем с тупыми и агрессивным мастерами гоп-стопа. И денег это приносило много больше. Так что параллельно с процессом чистки центрального аппарата ОГПУ всей верхушкой и средним звеном московской партийной организации шел поиск продуктивных мошеннических схем и исполнителей для их реализации…
К началу 1927 года с первичную задачу Дзержинский решил. И готовился к «чистке» уже региональных аппаратов. Поэтому нуждался в новых «унтерах». Вот и обратился к Фрунзе, у того ведь тоже имелись определенные виды на этих ребят. Он ведь их активно привлекал в армию. И требовалось согласовать столь щекотливый кадровый процесс. Чтобы не переругаться из-за них.
— … И на заводы. Их нужно поставить на заводы. — заметил нарком.
— Так мы и так на все заводы военные поставили таких унтеров.
— Не только на военные. При каждом заводе должен быть особист, чтобы приглядывать за его работой и хищениями. Сам же уже понял, насколько все это сурово.
— С этими бы разобраться… — отмахнулся Дзержинский.
— А я и не говорю, что сейчас. Ты очень правильно поступил, что начал с центрального аппарата. Рыба, как говорится, гниет с головы. Приведешь ее в порядок его. Потом ключевые региональные аппараты. Потом остальные. И только потом уже можно будет создать сеть на всех более-менее крупных предприятиях и объектах. Тех же ключевых железнодорожных узлах.
— Ты представляешь, как это раздует аппарат?
— Его все равно раздувать. Люди не стальные. Их нужно умеренно нагружать, чтобы на долгой дистанции не упали как загнанные лошади. Это мы с тобой «бессмертные пони», другие люди так не могут. — заметл Фрунзе, напоминая ему шутку, рассказанную уже не единожды. — Не сильно, конечно, раздувать. Но втрое — точно. Плюс отдельно группа спецназа и штат выездных бригад оперативников.
— Иногда мне кажется, что не я, а ты управляешь ОГПУ, — несколько раздраженно фыркнул Дзержинский.
— Так я просто говорю. Высказываю мнение. — пожал плечами Фрунзе. — Со стороны. И с удовольствием выслушаю твои соображения, относительно армии. Все мы люди, все мы человеки. И у любого может глаз замылиться или он от усталости что-то пропустит. Решение же принимать тебе и только тебе.
— Все так, — покивал Феликс. — Это я так — ворчу. Устал…
Коснулись в беседе они и Тучкова[2].
Он оказался тесно связан с т. н. «ягодным делом». Через Генриха и его связи, оставшиеся еще со времен Свердлова, он «реализовывал» изъятые церковные ценности. Далеко не все, но весьма много. Те самые, что регулярно «пропадали», после конфискации. И Дзержинский не знал, кем его заменить, потому что он вроде как успешно занимался церковными делами.
— А успешно ли? — отхлебнув из кружки, спросил Фрунзе.
— А разве нет?
— Если хочешь, я тебе расскажу, как это все выглядит со стороны простых крестьян и обывателей. Если нет — то и помолчу. А то ты и так уже вон ворчишь.
— Ты обиделся что ли?
— Шутишь? С чего? Ты просто устал, и я не хочу тебя пустой болтовней перегружать. Сам я в церковных делах несилен.
— Знаю-знаю. — расплылся в улыбке Феликс Эдмундович. — Иной раз подойдешь к заводу. И с каким-нибудь слесарем языками зацепишься. А у директора местного семь потов сойдет, пока он стоит и наблюдает за тобой в окошко. Мой человек думал, что у того сердечный приступ случиться за время того разговора.
— И ведь не зря беседовал.
— А кто говорит, что зря? Очень даже дельно. Да и этот «жучок» себя выдал с головой…
Немного пошутили. Посмеялись. Вспоминая тот забавный эпизод. После чего Фрунзе перешел к куда более серьезной теме. К деятельности Тучкова.
— Если очень кратко, то его усилия ведут к тому, что РПЦ теряет централизацию.
— А это плохо?
— Это катастрофа. Смотри сам. Пока у церкви есть единый центр — она является единым телом, единой структурой. С ней можно как-то адекватно взаимодействовать. Через ее руководство. Если добиться ее системного раскола, то потребуется договариваться уже с каждым из осколков. А это уже намного больше усилий и проблем. Посмотри на старообрядцев. Ты хоть представляешь себе объем усилий, который нужен для того, чтобы с ними о чем-то договориться? У них по сути — в каждом селе своя церковь. И соседи им не указ. Я утрирую. Но лишь для того, чтобы подчеркнуть катастрофичность этого пути.
— А зачем с ними договариваться? — нахмурился Дзержинский.
— А как вы мыслили с ними вообще взаимодействовать?
— Расчленить и извести. Построив атеистическое общество.
— У нас около 80–90 % населения или верующие, или как-то ассоциирующие себя с религией. Но на долю РПЦ порядка 70 % верующих, а может и больше.
— Много. Согласен. Образование и просвещение позволит им перейти в атеизм.
— Брось. Если человек верующий, то скорее всего, это с ним будет всю жизнь. Так как это форма его мировоззрения. Часть его бытия. Даже если он станет на людях утверждать обратное. А теперь представь: церковь разбивается на массу не связанных между собой осколков и уходит в подполье. Ведь она находится под ударом и уход в подполье, согласись, вполне естественный для нее шаг в сложившихся обстоятельствах. И делает она это все, имея вот ТАКУЮ монументальную среду поддержки у населения. Представил? Спешу тебе напомнить, что у нее опыта существования в подполье куда больше, чем у всего революционного движения вместе взятого. И в куда более суровых, жестких условиях.
— Мрачная картина получается… — раздраженно потерев лицо, прошептал Феликс Эдмундович.
— Как несложно догадаться, оказавшись в таком положении по нашей вине, церковь вряд ли станет выступать нашим союзником. И начнет вести очень мощную подрывную деятельность. Ты что-нибудь читал о Кавказской войне? Вот ее мы и получим. Когда при формальном доминировании у нас земля под ногами гореть будет из-за того, что буквально каждый имам, то есть, священник, станет вести проповеди, призывающие с нами бороться.
— Ты нагнетаешь.
— Даже не начинал. А могу. Хочешь расскажу тебе о том, чью сторону займет церковь, загнанная нами в подполье, если Союз ввяжется в большую войну? А вместе с ней и люди, для которых эти священники будут авторитетом. Или быть может ты сам догадаешься?
— … — грязно выругался Дзержинский.
— Тучков с компанией не действовали эффективно. Нет. Они вредили. Да так сильно, что не пересказать. Строго говоря принести Союзу больше вреда на этом поприще попросту невозможно.