Великий перелом
Шрифт:
— Это уже хорошо, — сказала Людмила. — Какого типа самолет?
Она предполагала, что это может быть «Мессершмитт-109». Она никогда прежде не летала на настоящем истребителе. Наверное, это будет веселая жизнь, но уж очень короткая. Ящеры с ужасающей легкостью посбивали «мессершмитты» и самолеты советских ВВС в первые же дни нашествия.
Но Игнаций ответил:
— Это — «Физлер-156». — Он увидел, что это название ничего не говорит Людмиле, и поэтому добавил: — Они называют его «шторх» — журавль.
Кличка тоже не помогла.
Людмила сказала:
—
— Да, — сказал он и опустил руки, словно на воображаемую клавиатуру. Он наверняка был учителем фортепиано. — Идемте со мной.
От лагеря Игнация до самолета было около трех километров Эти три километра по неровной тропе свидетельствовали, какие тяжелые бои проходили здесь. Земля была покрыта воронками от снарядов, повсюду валялись куски металла и обгоревшие остовы бронетехники. Людмила прошла мимо множества спешно вырытых могил, большинство с крестами, некоторые со звездой Давида, а часть — вообще без ничего. Она показала на одну.
— Кто похоронен здесь? Ящер?
— Да, — снова сказал Игнаций. — Священники, насколько я знаю, до сих пор не решили, есть ли у ящеров душа.
Людмила не знала, что ответить, и поэтому промолчала. Она не думала, что у нее есть душа — в том смысле, какой подразумевал Игнаций. Люди, слишком невежественные, чтобы постичь диалектический материализм, всегда беспокоятся об ерунде!
Она задумалась, где же скрыт гипотетический «Физлер-156». В окрестностях была лишь парочка зданий, к тому же настолько разрушенных, что в них нельзя было спрятать не только самолет, но даже автомобиль. Он подвел ее к небольшому холму и сказал:
— Мы сейчас стоим прямо на нем.
В голосе его слышалась гордость.
— Прямо на чем? — спросила Людмила, когда он повел ее вниз по другому склону холма.
Они прошли еще немного вбок — и теперь все стало ясно.
— Боже мой! Вы возвели над самолетом плоскую крышу!
Вот это была маскировка, к которой бы даже Советы отнеслись с уважением.
Игнаций заметил восхищение в ее голосе.
— Так мы и сделали, — сказал он. — Нам казалось, что это лучший способ сохранить его.
Она смогла только кивнуть. Они проделали огромную работу, хотя даже не могли летать на самолете, который прятали. Командир партизан вытащил свечу из кармана своего вермахтовского мундира.
— Там темно: земля и сети загораживают свет.
Она подозрительно взглянула на Игнация и коснулась рукояти своего «Токарева». Она не любила, когда мужчины водили ее одну в темное место.
— Только не делайте глупостей, — посоветовала она.
— Если бы я не делал глупости, то разве стал бы партизаном? — спросил он.
Людмила нахмурилась, но промолчала. Наклонившись, Игнаций поднял край маскировочной сетки. Людмила вползла под нее. Затем, в свою очередь, она подержала сетку для польского партизана.
Пространство под маскирующей платформой было слишком обширным, чтобы одна свеча могла осветить его. Игнаций направился к машине. Людмила последовала за ним. Когда слабый свет упал на самолет, глаза ее расширились.
—
— Вы ее знаете? — спросил Игнаций. — Вы можете летать на ней?
— Я знаю эту машину, — ответила она. — Я не знаю пока, смогу ли я летать на ней. Надеюсь, что смогу.
«Физлер», или «шторх», был монопланом с высоко расположенным крылом, немного больше, чем ее любимый «кукурузник», и не намного быстрее. Но если «кукурузник» был рабочей лошадью, то «шторх» — тренированным скакуном. Он мог взлетать и садиться почти на месте, вообще не требуя пространства. Держась против слабого ветерка, он мог зависать на месте, почти как вертолет ящеров. Людмила взяла свечу у Игнация и обошла вокруг самолета, восхищенно изучая огромные закрылки, рули высоты и элероны, которые позволяли машине делать все эти трюки.
Не на каждом «шторхе» было вооружение, но этот располагал двумя пулеметами — один под фюзеляжем, второй за спиной пилота, чтобы огонь из него мог вести наблюдатель. Она поставила ногу на ступеньку, открыла дверь со стороны пилота и взобралась в кабину.
Закрытая кабина была полностью остекленной, и поэтому обзор из нее был гораздо лучше, чем из открытой кабины «кукурузника». Она задумалась: каково это — летать без потока воздуха, бьющего в лицо? Затем поднесла свечу к панели приборов и с изумлением принялась рассматривать. Сколько шкал, сколько указателей… как же летать, если надо все сразу держать в поле зрения?
Все было выполнено по гораздо более высоким стандартам, чем те, к которым она привыкла. Она и раньше видела различное немецкое оборудование: нацисты делали свои машины, как точные часы. Советский подход, напротив, заключался в том, чтобы выпустить как можно больше танков, самолетов, орудий. Пусть они сделаны грубо, что с того? Им все равно предстоит гибель. [14]
— Вы сможете летать на нем? — повторил Игнаций, когда Людмила с заметной неохотой спустилась из кабины.
14
Вообще-то именно простота устройства (а следовательно, и надежность) является едва ли не главным показателем совершенства военной техники. К слову сказать, приборные доски у немецких самолетов имели меньше приборов и всяческих тумблеров-кнопок-переключателей, чем у аналогичных советских, что свидетельствовало о более высокой технической культуре. — Прим. ред.
— Да, думаю, что смогу, — ответила Людмила.
Свеча догорала. Они с Игнацием направились к сетке, под которой следовало проползти. Она бросила последний взгляд на «шторх», надеясь стать наездником, достойным этого красавца.
С юга Москвы доносился гул выстрелов советской артиллерии, бьющей по позициям ящеров. Отдаленный гул достигал даже Кремля. Услышав его, Иосиф Сталин изменился в лице.
— Ящеры осмелели, Вячеслав Михайлович, — сказал он.