Великий перелом
Шрифт:
Очевидно, что он этого не видит. Здесь находится его министр иностранных дел, выжимающий из себя слова, обидные для его противников-людей. Сказанные в адрес ящеров, гораздо более могущественных, чем Германия, эти слова поразили Молотова своим буквально клиническим безумием.
Через своего переводчика Атвар сказал:
— Это предложение неприемлемо для нас, потому что оно неприемлемо для многих других тосевитов, беспокоящихся об этом регионе. Оно только разожжет конфликт в будущем.
— Если вы немедленно не вернете нам
Главнокомандующий ящеров издал примерно такой же звук, какой издает проколотая камера.
— Можете передать фюреру, что Раса готова испытать удачу.
— Я так и сделаю, — сказал фон Риббентроп и выскочил из зала заседаний в отеле «Шепхед».
Молотову захотелось побежать за ним и позвать его назад.
«Подожди, дурак!» — безмолвный крик отдавался в его голове.
Мегаломания Гитлера может утянуть на дно, где вскоре окажется Германия, и всех остальных. Даже страны, обладающие бомбами из взрывчатого металла и ядовитым газом, могут причинить ящерам всего лишь большие неприятности — пока не научатся доставлять это оружие дальше линии фронта.
Советский комиссар иностранных дел колебался. Может быть, наглое поведение Риббентропа означает, что гитлеровцы располагают таким методом? Он не верил в это. Ракеты их лучше, чем у кого бы то ни было, но настолько ли они мощны, чтобы забросить десять тонн на сотню, а может быть, и на тысячу километров? Советские ракетные специалисты заверили его, что нацисты не могут опередить их настолько.
А если они ошибаются… Молотов не задумывался над тем, что случится, если они ошибаются. Если немцы научатся забрасывать бомбы из взрывчатого металла на сотни и тысячи километров, то они с одинаковым успехом смогут бомбить и Москву, и ящеров.
Он переборол свое нарастающее возбуждение. Если бы у нацистов были такие ракеты, они не были бы такими настойчивыми в вопросе с Польшей. Они могли бы запускать свои бомбы из Германии и затем захватить Польшу просто на досуге. На этот раз ученые, пожалуй, правы.
Однако… Гитлер в своих действиях руководствовался скорее эмоциями, чем здравым смыслом.
Что, если нацистская доктрина — всего лишь извращенная романтика? Если вам чего-то хочется, это означает, что вещь должна стать вашей, а это, в свою очередь, означает, что у вас есть право — и даже обязанность — пойти и забрать ее. А если кто-нибудь имеет наглость сопротивляться, вы растопчете его. Имеет значение только ваша воля.
Но если человек ростом в полтора метра и весом в пятьдесят килограммов захочет того, что принадлежит человеку ростом в два метра и весящему сто килограммов, и попытается взять это, результатом будут его расквашенный нос и выбитые зубы — независимо от силы желания. Гитлеровцы этого не поняли, хотя нападение на Советский Союз должно было их чему-то научить.
— Заметьте, товарищ адмирал, —
Яков Донской перевел эти слова на английский, Уотат — на язык ящеров.
Если повезет, то чужаки втопчут гитлеровцев в грязь и избавят СССР от большой проблемы.
— Ягер! — закричал Отто Скорцени. — Тащи сюда свой тощий зад. Надо кое о чем поговорить.
— О чем с тобой говорить, кроме твоих манер медведя, мучающегося зубной болью? — парировал Ягер.
Он не поднялся с места. Он был занят штопкой носка, и это была трудная работа, потому что приходилось держать его дальше от лица, чем он привык. За последнее время он стал более дальнозорким. Рано или поздно человек рассыпается, даже если его и не подстрелят. Это происходит само собой.
— Извините меня, ваше великолепное полковничество, милорд фон Ягер, — сказал Скорцени, наполняя свой голос густым сахарным сиропом, — не будете ли вы так милостивы и благосклонны, чтобы удостоить вашего покорного и послушного слугу кратчайшим отрезком вашего драгоценнейшего времени?
Ругаясь, Ягер поднялся на ноги.
— Знаешь, Скорцени, а мне больше понравилось: «Тащи сюда свой тощий зад».
Штандартенфюрер СС хмыкнул.
— Я так и думал. Идем. Прогуляемся немного.
Это означало, что у Скорцени есть новость и он не хочет, чтобы ее услышал кто-то еще. И она предположительно означает, что где-то должен разверзнуться очередной ад, причем, скорее всего, прямо здесь. Почти плачущим голосом Ягер протянул:
— А мне так нравилось перемирие.
— Жизнь трудна, — сказал Скорцени, — и наша работа состоит в том, чтобы делать ее еще труднее — для ящеров. Твой полк ведь все еще силен, правда? Как скоро вы можете быть готовы врезать нашим чешуйчатым приятелям в рыло?
— Мы отправили примерно половину «пантер» в ремонтный центр для восстановления, — ответил Ягер. — Топливопроводы, новые люки для башен, прокладки топливных помп… Мы воспользовались перемирием, чтобы заменить все, что успеем, но поскольку оно продлилось, мы стали ремонтировать все остальное. Никто не говорил мне, что оно будет нарушено.
— Я тебе говорю, — сказал эсэсовец. — Сколько времени нужно группе, чтобы выйти на полную боевую готовность? Вам ведь нужны эти «пантеры», так ведь?
— Да, пожалуй, — ответил Ягер. — Они вернутся через десять дней — или через неделю, если кто-то, умеющий раздавать затрещины, навалится на ремонтников.
Скорцени закусил губу.
— Доннерветтер! Если я насяду на них как следует — как думаешь, за пять дней танки вернутся на фронт? Это мой крайний срок, и у меня нет возможности нарушить его. Если к этому времени «пантер» здесь не будет, ты, старик, двинешься без них.