Великий перелом
Шрифт:
Взрыв поднял Ауэрбаха, затем швырнул вниз. Что-то мокрое потекло ему в рот — кровь, определил он по вкусу. Из носа. Интересно, не течет ли кровь из ушей? Будь он поближе к месту взрыва — или если бы он в этот момент вдыхал воздух, а не выдыхал, — то его легкие могли бы разорваться на куски.
Шатаясь, он поднялся на ноги и потряс головой, как нокаутированный боксер, пытающийся заставить работать свой мозг. «Базуки» умолкли. Крупнокалиберный пулемет переключился на вертолеты. Ему хотелось, чтобы пулеметная очередь сбила хоть один вертолет. Но вертолеты тоже умели
— Отступаем! — закричал Ауэрбах всем, кто мог его слышать.
Он посмотрел вокруг в поисках радиста. Тот был неподалеку — мертвый, с рацией на спине, превращенной в крошево. Что ж, всякий, у кою не хватит разума отступить, если он потерпел поражение, не заслуживает жизни.
Где же Энди Осборн? Этот местный мог бы, вероятно, проводить его обратно к оврагу — хотя, если вертолеты начнут бить сверху, когда он окажется на дне, овраг станет смертельной ловушкой, а не дорогой в безопасность. Ящеры все еще продолжали стрелять. Так что теперь ни одной дороги в безопасность не было вообще.
Силуэт в ночной тьме. Ране поднял оружие — и понял, что это человек. Он махнул в сторону северо-запада, показывая, что пора возвращаться домой. Солдат сказал:
— Да, сэр, мы уходим отсюда.
Словно издалека он узнал голос Рэйчел Хайнс.
Ориентируясь по звездам, они шли примерно в нужном направлении, не зная, смогут ли найти лошадей, оставшихся под присмотром коноводов. Возможно, это уже было бессмысленно: вертолеты превратят животных в собачий корм, если доберутся туда первыми.
Внезапно позади снова заработал крупнокалиберный пулемет. Хотя стрелки наверняка погибли, видимо, пулемет нашли другие бойцы и начали стрельбу. Вероятно, они сумели зацепить вертолеты, потому что машины ящеров изменили курс и повернули к пулемету.
Новые стрелки вели себя умнее: как только вертолеты приблизились, они прекратили огонь. «Нет смысла объявлять: „подстрели меня прямо здесь!“», — подумал Ауэрбах, спотыкаясь на ходу в темноте.
Вертолеты ящеров прочесали местность вокруг пулемета, затем начали уходить. Сразу после этого солдаты снова открыли огонь.
Они вернулись для следующего захода. И снова, когда они сделали паузу, пулеметчики на земле доказали, что они еще живы. Один из вертолетов казался поврежденным. Ауэрбах надеялся, что бронебойные пули доконают его. Но машина осталась в воздухе. После нового обстрела вертолетами пулемет больше не стрелял.
— Сукин сын! — с отвращением сказала Рэйчел Хайнс. Она ругалась как солдат, не замечая, что делает это. Затем она сказала совершенно другим тоном: — Сукин сын.
Два вертолета-охотника мчались в их сторону.
Он хотел спрятаться, но где можно спрятаться от летящей смерти, которая видит в ночи? «Нигде», — подумал он и приложил приклад М-1 к плечу. Пусть у него нет никаких шансов, но что он сможет сделать — он сделает. «Если собираешься уйти навсегда, уходи с музыкой».
Пулеметы обоих вертолетов заработали. На мгновение он подумал, что они прекрасны. Затем почувствовал мощный удар.
Охранник открыл дверь в тесную камеру Уссмака.
— Вы — на выход, — сказал он по-русски, который Уссмаку пришлось учить.
— Будет исполнено, — сказал Уссмак и вышел.
Он всегда радовался, покидая камеру, которая поражала его плохим устройством. Если бы он был тосевитом, то не смог бы встать во весь рост или лечь, вытянувшись. Поскольку тосевиты выделяли и жидкие, и твердые отходы, солома в камере вскоре стала бы у Большого Урода вонючей, разлагающейся массой. Уссмак совершал туалет в уголке и не испытывал особых неудобств из-за отсутствия смывающего устройства.
У охранника в одной руке был автомат, в другой — фонарь. Фонарь светил слабо и издавал неприятный запах, напоминавший Уссмаку о приготовлении пищи: не используется ли в нем какой-то продукт животного или растительного происхождения в качестве топлива вместо керосина, на котором двигаются тосевитские танки и летают самолеты?
Он знал, что лучше не задавать таких вопросов. Результатом были только большие неприятности, а он их и так имел вполне достаточно. Когда охранник вел его в камеру для допросов, Уссмак мысленно обрушивал проклятья на пустую голову Страхи. «Пусть его дух живет в послежизни без Императоров», — подумал Уссмак. По радио бывший командир корабля с такой уверенностью вешал, что Большие Уроды ведут себя цивилизованно по отношению к самцам, которых они взяли в плен. Что ж, могучий когда-то командир корабля Страха не знал о здешней жизни. К своему сожалению, Уссмак узнал все сам.
В камере для допросов его, как обычно, ждали полковник Лидов и Газзим. Уссмак послал бесцветному переводчику взгляд, полный одновременно симпатии и ненависти. Если бы не Газзим, то Большие Уроды не смогли бы выведать у него так много и так быстро. Он сдал базу в Сибири с намерением рассказать самцам СССР все, чем он мог помочь им: совершив измену, он собирался и дальше идти по этой скользкой дорожке.
Но Лидов и другие самцы из НКВД исходили из предпосылки, что он враг, склонный к утаиванию секретов, а не союзник, стремящийся раскрыть их. Чем дольше они относились к нему с этой позиции, тем ближе они были к тому, чтобы превратить свою ошибку в истину.
Может быть, Лидов начинал понимать ошибочность такого подхода. Заговорив без помощи переводчика Газзима (это он изредка делал), он сказал:
— Я приветствую вас, Уссмак. Здесь на столе есть нечто, от чего ваш день пройдет, вероятно, более приятно. Он показал на блюдо, полное коричневатого порошка.
— Это имбирь, высокий господин? — спросил Уссмак.
Он знал, что это так и есть: его хеморецепторы чувствовали наркотик через всю комнату. Русские не давали ему имбиря — он не знал, как давно. Казалось, что целую вечность. Он хотел спросить: «Можно попробовать?» Но чем ближе он знакомился с самцами из НКВД, тем реже высказывал то, что приходило ему в голову.