Великий поход
Шрифт:
Индра поднял палицу. Демон занервничал. Он прочитал в глазах противника вдохновенное сумасшествие.
– Разве мудрецы так ведут спор?
– Прости мне мою глупость! – перехватил Индра реплику противника и дёрнул рукой. Палица ответила рвением раскроить Шамбаре череп. Толпа успокоилась дружным смехом. Расцвёл в улыбке Диводас.
– К тому же зачем нам твои письмена? – продолжил кшатрий. – Ведь мерзость, чем бы она ни прикрывалась, всегда останется только мерзостью. Стоит ли с ней возиться? Убей разносчика – и больше нет проблемы.
– Что ж, – хмыкнул Дасу, – ты разбил крепости, но не победил их.
– Ты отдаёшь мне победу только потому, что подчиняешься силе. Но в том-то и фокус, что ты всегда будешь подчиняться мне, что бы там ни болтал, поскольку всегда на твою изворотливую слабость найдётся моя изворотливая сила!
– Ещё он просил передать тебе, – говорил Диводас, когда они сидели вечером под белотелой акацией, – дословно: один – Стрелок, другой – Стражник, третий будет Возчик, а четвёртый – Конь. Понимай как хочешь.
– Чего ж тут не понять? – сказал Индра. – Я назвал ему когда-то триумвират Воина, а он предлагает мне свой вариант. В квадратуре.
– Почему конь?
– Конь – тот, кто тащит, создаёт, разрабатывает. Кстати, Дадхъянч пришёл один или с конём?
– Пришёл? Да мы нашли его в поле. Потерявшего силы. Через неделю после бури. Индра насупился. Стиснув брови. Совесть закопошилась в нём, пробуя на излом душу.
– В бреду он вспоминал тебя, бурю и сому.
– Да-да-да, – заволновался кшатрий, – Дадхъянч говорил, что сома передаёт душе бурю.
– Не упусти её.
– Кого? – не понял Индра.
– Свою бурю. А то соберёшься лететь – глядишь, а она уже и прошла. И в душе – только пустота и разорение.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Индра ушёл к бхригам. Вблизи их поселения гулял могучий табун. «Сейчас или никогда!» – сказал себе воин. «Сейчас» наступило.
К долине подобралась осень. Незаметно. Слепая, бесцветная, как глаза старухи. Она приворожила покоем землю, отдыхавшую от солнечного припёка.
Валкие бока долины, что поднимались и падали не добрав укатом до холма, теперь напоминали облезлую шкуру старого медведя. Трёпанную ветром и дождём, просохшую пучковатым, грубым и тусклым ворсом.
Траводол лёг во все стороны. Пятнея то бурой мастью, то пепелищем, то не тронутой солнцем густой зеленью.
Индра подобрался к сытому табуну и с осторожностью наблюдал за беззаботными играми окрепшего выводка. Жеребят было с десяток. Они держались кобыл, в беспечности и покое, почти не отходя от чутких матерей.
Тревожить табун воин не стал. Всё равно кони ушли бы, заслонив выводок. Так делали все звери. Младший должен жить. Силами старших. А против силы старших в их родной стихии, в поле, что мог бы сделать один неуклюжий человек? Тут требовался план.
Индра мог удумать три способа добывания жеребят. Первый: нужно взять с десяток крепких, конопляных верёвок, связать их в одну и с помощью
Когда табун пойдёт, гонимый другими мальчишками под шум трещоток и погремушек, в нужный момент натянуть верёвку под ногами лошадей. Дальше следовало успеть в образовавшейся свалке добраться до жеребёнка и схватить его двумя руками за шею. Чтобы не вырвался. Ну как?
Был еще второй и третий способы. Правда, они требовали от Индры больших усилий. Зато он мог бы обойтись без посторонней помощи.
Оба способа обязывали кшатрия приложить к этому делу стрелу. Уверенно, расчётливо и точно.
В одном случае он должен был ранить кобылу, после чего спугнуть табун и преследовать его. Столько времени, сколько бы понадобилось. Может быть, день. Жеребёнок, находясь возле матери, скоро должен был бы отстать от табуна, теряя силы. Не рассчитай Индра выстрел и убей он кобылу, жеребёнок мог бы уйти с табуном.
В другом случае следовало легко подстрелить самого поджеребка, используя при этой охоте горький сок авы, что вызывал онемение и даже временный паралич мышц. Правда, в такой способ Индра не очень верил. Ведь летящая стрела могла и погубить жеребёнка. Кроме того, сок авы снесло бы со стрелы.
Нет, в полной мере Индра не мог положиться ни на одну из своих выдумок. Он решил принять совет Атитхигвы.
Хотар огненных магов наверняка в этот час собирался к вечернему жертвоприношению. На утёсе. Расстелив жертвенную солому и замешав масло. Индра думал о том, что и годы спустя ничего не изменится в обычаях арийских жрецов. Они привыкли к постоянству понимания мира и своего места в этом мире, делая это постоянство мерилом собственного достоинства. Высшим достижением. Не познавательную новизну и переполошение духа, схватившего никому более не доставшийся кусок пирога, называемого открытием, потесняя тем пространство разума менее удачливых противников. Нет. А пережёвывая один и тот же сухарь в тупом постоянстве традиционализма.
Традиционализм, если разобраться, опаснее плутовской уловки врага. Ибо она учит нас бороться с ролью дураков, а он – хранить ей верность.
Индра неторопливо брёл по высокому берегу реки. Был сороковой день осени, и её обветшалая вытрепь лугов, далеко, за огневицей-рекой, засыпанной искрами, и дальше, успокаивала рвущуюся в бой душу воина. Осеняла её мудрым покоем, неторопливой красотой вечности, угодностью этого вдохновенного скитания.
Кшатрий снял заговор с магической границы пещерных поселений и, умиротворённый сладкими чарами ясного, непрогорающего вечера, добрался до своей прежней норы.
За прошедший год здесь ничего не изменилось. Со времён Кавьи Ушанаса пещерка пустовала. Бхриги не отдали её какому-нибудь новообращённому мудрецу. Из числа бывших деревенских мальчишек. И это Индру радовало. Почему-то. Значит, заладилось, сложилось. Значит, они ждали его возвращения.
«Жаль, – сказал себе кшатрий, – жаль отпускать Кавью Ушанаса. Но ничего не поделаешь, ловить и приручать лошадей – дело Индры.»
Он сбросил поклажу, развязал жух и аккуратно переложил его палицей и металлическим ножом. У Индры ещё оставалось время до обряда, и воин решил омыться прохладной, искристой водой из реки. Для этого он отправился на берег.