Великий понедельник. Роман-искушение
Шрифт:
– Ну, ты-то мяса не ешь вообще, – улыбнулся Филипп. Но Толмид как будто его не слышал:
– Сегодня утром, помнишь? Они бросали ветки под ноги ослу, на котором ехал Учитель… Зачем было калечить столько деревьев? Чтобы выразить свою любовь и радость? Приветствовать Красоту и Свет?.. Кто им сказал, что деревья не чувствуют боли? Чувствуют. Я знаю. Я долго работал садовником.
– Ветки не многие ломали, – попытался заступиться Филипп. – Большинство резало траву и постилало Ему под ноги.
– Трава тоже чувствует боль, – сказал Толмид. – А мы ходим по ней и даже не задумываемся,
– Ну, этак рассуждая… – начал Филипп. Но закончил за него его собеседник:
– Этак рассуждая, мы должны признать, что больше всего страданий мы причиняем тем, кто мал и совершенно беззащитен.
Немного помолчали.
Потом Филипп сказал:
– А избавиться от страданий можно только тогда, когда откажешься от своих желаний… Я знаю, это твоя вторая истина.
– Это – третья истина. Вторая говорит о причине страданий.
– Хорошо, пусть будет третья.
– Возьми, например, Иакова и Иоанна, братьев Зеведеевых, – продолжал Толмид. – В них уже давно поселилось желание быть ближе всего к Учителю. Учитель пошел им навстречу. Он взял их с собой, когда исцелил от смерти дочь Иаира. Он возвел их на гору Ермон, где, как ты помнишь, никто из нас, кроме Петра, не был и где произошло некое чудо, о котором они до сих пор не смеют рассказывать. Он дважды удовлетворил их желание. И что же? Своей славой они никак не могут насытиться, близостью к Нему никак не могут напиться. Им надо быть самыми первыми, чтобы даже Петр отошел в сторону.
– Ты имеешь в виду тот случай, который произошел вчера, нет, позавчера? Когда Саломия попросила Учителя, чтобы на Пиру ее сыновья сидели справа и слева от Иисуса?
– Неважно, кто просил. Я самой просьбы не слышал. Одни говорят, что братья просили, другие – что за них просила их мать. Неважно. Я видел глаза Иакова. В них были голод и жажда. И душа его страдала… Помнишь, у Проповедника: «Все труды человека – для тела его, а душа его не насыщается»? Так и ты, Филипп, давно уже говоришь о Красоте, но душа твоя этими разговорами никак не может насытиться.
Филипп нахмурился и посмотрел на собеседника если не с обидой, то с разочарованием. А Толмид продолжал:
– Ты можешь так привязаться к своей Красоте, так заболеть ею, что не сможешь от нее избавиться, когда вдруг увидишь, что Красота исчезла, пропала, словно мираж, а впереди тебя – только страдание, боль и унижение. И, испугавшись, отвернешься от Истины и останешься один в пустыне в обнимку со своей призрачной Красотой.
– Это невозможно, – радостно возразил Филипп. – Красота – она и есть Истина.
– Вот видишь, ты уже не в состоянии с ней расстаться. Потому что желание превратилось в болезнь, а болезнь стала грехом.
– Красота греховна? Стремление к Красоте – грех?! – еще радостнее воскликнул Филипп. – Ты думаешь, о чем говоришь?! Я, по крайней мере, ни разу не слышал, чтобы Учитель утверждал подобное.
– Всё может стать грехом, если желание будет слишком сильным, – невозмутимо отвечал Толмид.
– Всё? Даже любовь?!
– Я уже сказал: всё. Любовь – самый мучительный из грехов, если ты любишь то, что приковывает тебя к этому миру. От жадности, зависти,
– Призрачная любовь. Это надо будет запомнить. Это любопытно… Ты мне очень интересную мысль подарил. – До этого Филипп стоял, а теперь сел рядом с Толмидом, но не на колени, как тот, а поджав под себя ноги. – Ну, а дальше, как я помню, мы вступаем в царство третьей истины, которая гласит: чтобы избавиться от страданий, надо избавиться от желаний.
– Ты правильно помнишь, – сказал Толмид, глядя прямо перед собой и не обращая внимания на перемещения в пространстве своего собеседника.
– «И обратился я, чтобы внушить сердцу моему отречься от всего труда, которым я трудился под солнцем».
– Ты правильно цитируешь.
– Когда-то я тоже любил эту книгу, – грустно улыбнулся Филипп. – Я знал ее наизусть, как и ты. Но потом… Потом я из нее вырос.
– Я тоже вырос из нее.
– Я сказал «вырос» в значении «перерос», – уточнил Филипп. – А ты продолжаешь расти из Екклесиаста, как ветвистое дерево: из первой ветки растет вторая, из второй – третья… И вроде правильно всё растет. В мире нашем действительно много страданий и уродства, и происходят они главным образом от наших же собственных неправильных желаний, которые, да, очень скоро становятся болезнью и грехом… Всё правильно, друг мой. Но конечный вывод, третья твоя истина, вернее, третье правило – с ним я никак не могу согласиться. То есть логически всё верно, на практике же… Мы не можем отказаться от своих желаний, потому что все мы из желаний состоим. И мир весь состоит из желаний. Даже камень, если его поднять, а потом отпустить, обязательно упадет на землю. Потому что даже у камня есть желание – покоиться на чем-то твердом, а не висеть в воздухе… Понимаешь, отказаться от желаний – значит отказаться от самого себя.
– На самом деле нам не от чего отказываться, – сказал Толмид.
– То есть?
Толмид молчал и теперь смотрел на листья. Филипп тоже посмотрел на листья и увидел, что они шевелятся.
– Что значит «нам не от чего отказываться»? – повторил Филипп.
– Нельзя отказаться от того, чего нет… То, что ты называешь «нашим миром», на самом деле есть только обман, и можно сказать, что его нет вовсе.
Похоже, Филипп и с этой точкой зрения своего друга был знаком. Потому что он закивал головой; вернее, затряс тучным телом, так как шеи у него почти не было и, когда он хотел кивнуть головой, именно тело его кивало, и особенно выпирающий во все стороны живот. А возразил Филипп так, на всякий случай:
– И небо над нами тоже обман?
– В Законе написано, что небо есть «твердь небесная», – скучно и покорно начал отвечать Толмид. – Но разве оно похоже на твердь? Сколько раз люди поднимались в гору, но никакой тверди не видели… У нас горы низкие, хотя мы считаем их высокими. Но в Индии, говорят, есть очень высокие горы. И люди, которые поднимались на них, рассказывают, что, чем дальше восходишь, тем больше понимаешь, что небо – обман и нет никакой тверди…
Филипп сначала снисходительно улыбнулся, а потом откинулся назад, чтобы посмотреть на небо.