Великий поток
Шрифт:
— Но ведь мы ничего не знаем о внутреннем Космосе, мы как несмышленыши, топчемся в прихожей, и если мы отважимся на риск, кто скажет, что из этого выйдет, — дрожащим голосом заговорил Тимофей. — Кто из нас знает, что значит отрыв и полет? Это смерть? Кто из вас может мне ответить?
— Нет, это не смерть, это новая, более осмысленная жизнь, — спокойно отвечал Глеб. — Николай, отец Никлича, побывал на островах и вернулся. Никлич путешествует взад-вперед, и он не сомневается в благополучном исходе путешествия. Переход этот создан для живых. Мы знаем бесчисленные подобные случаи из истории и мифологии. Секрет, как обычно, прост: все решает прямое действие и отвага.
— Это удивительно, — тихо и взволнованно говорила Кэт, — нет, вы только подумайте. Это замечательно, что мы все решились!
— Нет, не все, — нервически отрезал Тимофей, впервые полностью раскрываясь. Голос Тимофея дрожал, временами пропадал. Он стоял бледный
Последнюю фразу Тимофей проговорил громким одеревеневшим голосом уже из прихожей. Оставшиеся замерли. Безмолвно слушали, как он одевается, топчется, открывает дверь. Нельзя было ничего поправить — Тимофей сделал выбор. Ему было трудно уходить, но невозможно оставаться. Наконец, хлопнула дверь — Тимофей ушел.
— Ну вот, определились и… разделились, — спокойно подытожил Глеб.
Круг снова сомкнулся. Их было четверо: Глеб, Кондрат, Кэт и Жора. Уселись в кружок из циновке, собрали общее поле. Казалось, друзья обрели покой, но этот покой пропитала острая горечь.
За окном бесновался ветер, лаяли собаки.
7
Тимофей шел мимо продмага и клумбы с чахлой растительностью. В горле у него стоял ком, а в груди бушевала буря. Снова и снова он повторял слова, которые произнес перед уходом от друзей: «И я вам этого не позволю сделать!» Поняли ли они, что он хотел этими словами сказать? Ясно ли им, как дороги они ему и сколько боли было в этом его выкрике? Выкрикнуть что-то и уйти — он так никогда в жизни не поступал. Он был ироническим спорщиком и провокатором беспомощных реакций своих собеседников — и вдруг что-то в нем сорвалось, он не мог ничего им объяснить, и он не мог с ними остаться!
Почему он так поступил? Почему? Почему? Почему? Тимофей заметил, что он без конца повторяет вопрос «Почему?», даже не пробуя на него ответить. Кроме того, он увидел, что идет не по прямой, а обходит один и тот же квартал, снова и снова возвращается к дому, в котором только что был, где остались его тревога и недосказанная мысль. Кажется, первый раз он заметил продовольственный магазин на углу и самодельную клумбу из чахлых кустов перед подъездом Глеба. Вошел в подъезд и остановился. Стоял, не решаясь ни позвонить, ни уйти. Позвонил.
Ему открыл Глеб, проговорив с будничной скороговоркой, как будто ничего не случилось:
— Входи-входи.
Тимофей стоял перед дверью, как будто бы робея войти.
— Да входи ты, черт лысый! — засмеялся Глеб и толкнул его в грудь. Это помогло: Тимофей также сделал попытку улыбнуться и шагнул в прихожую.
— Я хочу объясниться, — дрожащим голосом сказал Тимофей, входя в комнату. Из-за плеча его радостно выглядывал Глеб. Сидевшие на циновках обратили к нему обрадованные лица. Одолевая смущение, Тимофей сел в круг и закрыл глаза. Охнебарты замкнули круг. По кругу привычно потекла свободная легкая энергия.
Собравшись с духом, Тимофей заговорил:
— Мне стыдно за мою мальчишескую выходку. Я хочу объяснить свои слова и должен начать издалека, — собираясь с мыслями, он опять замолчал.
— Помните, — снова начал Тимофей, — помните, как у Шекспира Гамлет, издеваясь над Полонием, сравнивает облако с разными животными, и Полоний с ним соглашается, не желая спорить с «больным на голову» Гамлетом. Но заметил ли кто-нибудь, что Полоний был прав по существу: облако может предстать и китом, и слоном, и верблюдом. — Тимофей остановился, подумал и продолжил, — Леонардо предлагал своим ученикам нарисовать то, что они видят на старой стене в трещинах и пятнах, и каждый рисовал что-то другое. А в толпе людей бывает, что смутный, настойчивый гул доносит до нас единственное слово или фразу, которые мы хотим услышать. В жизни каждого из нас, если мы внимательны, есть сцепление фактов, образующих рисунок, по которому он может прочитать все, что хочет. Все, что человек хочет и должен знать, светится на его экране отчетливыми буквами, которые ему только нужно разглядеть. Этот рисунок проявится при упорном созерцании, которое открывает максимальное, практически бесконечное число оптических возможностей. В одном и том же облаке, трещинке и голосе каждый человек прочитает свое сообщение. Больше того, один человек может заставить другого увидеть или услышать то, что он видит или слышит сам. Однако эта способность созерцания у большинства людей находится в неразвитом состоянии. Большинство охотно принимает интерпретацию, которую ему предлагает другой, как это сделал Полоний. При известных условиях принимающий может при этом испытать
Справившись с этой частью своего построения, Тимофей победно осмотрелся. Но торжествовать было рано, нужно было идти дальше, достраивая свою аргументацию:
— Мир есть то, что мы в нем видим. Если все видят одно и то же, надо искать источник, наложивший на всех свою тираническую печать, и взорвать его к чертовой матери! А что видят в нем те, кто сохранил свежесть восприятия, кто создает новые образы для себя и для других? Андре Бретон говорит: «Человек видит свои желания, а красота должна быть конвульсивной». Платон считал, что мудрый видит идеи, а глупый — отдельные объекты. Парменид видел неподвижное сущее, а Гераклит — становление, движение, огонь. Святой Антоний вел борьбу с похотливыми видениями, а Ницше проклинал христианство и прозревал Вечное Возвращение и Вечное Теперь. Быки видят в мире одних быков, а овцы — овец. Сегодняшние бараны видят в телевизорах то, что им показывают их хозяева, — их самих в ореоле власти. Этот ряд можно продолжить до бесконечности, и потому зададим обобщающий вопрос: что видят те, кто сохранил остроту и независимость взгляда? Чуткие люди видят и узнают в том, что их окружает, свое собственное состояние. Для людей камня, воды, дерева, воздуха и огня мир, соответственно, твердый, жидкий, деревянный, газообразный и горящий. Чуткий человек сможет управлять своей судьбой, если он научится читать то, что возникает на экране его воображения, а не телевизора. Для спящих мир заснул, для прозревших он живой и радостный. Для дураков он Дуракин, а для просветленных он Халь. Для воинов он Тахарат, для вайшьев и неприкасаемых есть два разных Кудрата. Мир — Небо, по которому плывут облака архипелага Макам. Это Небо вокруг нас и в нас! Именно это нам рассказывал Никлич. Нам не нужен никакой вентотрон, нам некуда уходить. Друзья мои, когда мы вместе, мы дома!
Он снова замолк, немного стесняясь своей экзальтации и собираясь с силами, чтобы довести до конца свою мысль:
— Мы говорим: просветление, расширенное сознание, блаженство… Но что такое просветление? Нет, это не блаженство — никакое из мыслимых блаженств, — и это не знание, например, знание о том, как работает всемирная фабрика-кухня, и это не узнавание, понимание и прочее. Просветление — это выход из темноты, это сброшенное наваждение, это свобода! Но сначала нужно почувствовать, что обычная жизнь обычного человека — это наваждение, иллюзия, издевка, насилие. Мы все дорого заплатили за это понимание, этот опыт. Куда же вы хотите уйти? И откуда? Из Дуракина? Но что такое Дуракин? О каком Дуракине мы сейчас говорим? Мы должны не убегать от себя, а привести сюда Халь, Кудрат и Тахарат! В Дуракине уже все это есть! Везде есть Небо, всё есть Небо! Вы говорите: Дуракин душит, убивает! Здесь беспросветный сон души! Я отвечу: главный враг — не Дуракин, а преграды, которые мы создаем внутри себя, того не сознавая. Но главное препятствие — это невозможность видеть и понимать смысл и назначение Целого и свое место в нем. Есть четыре честных ответа на вопрос о смысле и назначении Космоса. Вот они: первый, Космос — это Большой Иллюзион, Игра Богов, лила; второй, у Космоса есть Задача, и мы призваны участвовать в ее осуществлении и платить за это страданием. Третий, у Космоса есть Первопричина, с которой начинается цепочка причин. И, наконец, четвертый: смысл и назначение Космоса нам неизвестны. К сожалению, четвертый ответ есть самый честный, самый исчерпывающий ответ на поставленный вопрос. Главного мы не знаем, но мы знаем о преградах, о перегородках. Они не прозрачны, но они не могут ограничить решившихся, отчаянных, отважных! И все-таки мы ответственны за Дуракин, мы посланы не в Халь, не в Кудрат-Тахарат, не в Преисподнюю, а сюда — в Дуракин! Каждый из нас прибыл на свое место, не на чужое. Возьмите стеклянную банку с разными камешками, встряхните ее хорошенько, и вы увидите: крупные, средние и мелкие камешки лягут слоями на свои места. У каждого камешка свое предназначение. Люди рождаются с заданным предназначением в смысле той или иной среды и задачи. Изменив себя, мы можем изменить свое предназначение.
Не перебиваемый никем из друзей, Тимофей замолчал, задумался. Опять стало тихо.
— Закончил? — спросил его через несколько минут Глеб.
— Ах, да, я сказал все, что хотел, — очнулся Тимофей и огляделся. Со всех сторон на него смотрели внимательные дружелюбные глаза. Видно было и то, что каждый из друзей не раз проверял и испытывал эти идеи и умом, и своей жизнью, и также то, что у каждого был целый арсенал сомнений и возражений. Но друзья молчали, давая чувствам улечься, а мыслям отстояться.