Великий предводитель аукасов
Шрифт:
Валентин, зная, что придется долго пробыть в деревне, улегся на полу, положил камень под голову и заснул. Цезарь растянулся у его ног. Трантоиль Ланек не спал. Куском веревки, который он отыскал в углу, принялся он намерять все отпечатки на полу, затем позвал индианку и, показав разные следы, спросил: может ли она указать ему след бледнолицей девушки?
— Вот этот, — отвечала та, указывая на самый маленький.
— Хорошо, — сказал Трантоиль Ланек, замечая его. Затем, старательно спрятав кусок веревки за пояс, он улегся на полу подле Валентина и скоро заснул.
Одиннадцатая
Курумила и его два спутника стали как можно быстрее спускаться с крутой вершины Горба. Если подъем был труден, то спуск был чуть ли не труднее. На каждом шагу путники останавливались то перед каким-нибудь скалистым обломком, подымавшимся прямо перед ними, то густые кусты загораживали им дорогу. Часто, когда они думали, что становятся на твердую почву, нога вдруг проваливалась и они с ужасом обнаруживали, что то, что они принимали за землю, просто сетка перепутавшихся растений, скрывающих глубокую трещину. Повсюду отвратительные гады попадались им под ноги. Порой они видели, как змея развивала свои страшные кольца под сухими листьями. Почва была усеяна остатками гниющих веществ. Им то приходилось ползти на коленях, то перескакивать с ветки на ветку, то с топором в руках пролагать себе дорогу. Этот мучительный и утомительный путь продолжался около двух часов. Им беспрестанно приходилось делать повороты и обходы. Наконец они достигли пещеры, где оставили лошадей.
Оба белых путника были буквально изнурены, особенно граф, воспитанный в аристократической семье и никогда не испытывавший своих сил в таких обстоятельствах. Его руки и ноги были покрыты водяными пузырями, лицо исцарапано. Необходимость идти поддерживала его до сих пор, но, добравшись до площадки, он упал, задыхаясь, и бессмысленно глядел вокруг, как человек, ослабевший вследствие продолжительного и сильного напряжения сил. Дон Тадео хотя был далеко не так утомлен, но и он дышал тяжело. Темные пятна выступили на его щеках, и пот градом катился по лицу, — все это показывало, что он чувствует сильную усталость. Курумила же был свеж, словно сидел все время на одном месте. Усталость, казалось, никак не сказывалась на его железном сложении.
— Моим братьям надобно отдохнуть, — сказал он, — мы помедлим здесь немного.
Ни дон Тадео, ни граф не произнесли ни слова. Они стыдились обнаружить свою слабость. Курумила удалился. Белые пролежали более получаса, не говоря ни слова.
— Отдохнули? — спросил предводитель, возвратясь.
— Еще несколько минут, — отвечал граф. Индеец покачал головою и сказал:
— Время не терпит.
Тогда он вынул из-за пояса небольшой ящик и подал его дону Тадео. Этот ящичек был разделен на четыре отделения: в первом помещались сухие листья белого цвета; во втором — негашеная известь; в третьем — куски камня величиною в крупный лесной орех и видом похожие на него; в четвертом — четыре небольшие лопаточки из железного дерева.
— О, — радостно вскричал дон Тадео, — кока!
— Да, — сказал индеец, — мой отец может отведать.
Дон Тадео живо взял одну из лопаточек в руку, в другую сухой лист, посыпал на него
— Что это такое?
— Кока, — отвечал дон Тадео.
— Прекрасно, но это еще ничего не объясняет.
— Мой друг, — сказал дон Тадео, — Америка благословенная страна, здесь все растет: подобно тому, как у нас есть парагвайская трава, заменяющая чаи, у них есть кока, заменяющая бетель, — и я советую вам попробовать.
— Я попробую. Вероятно, это отличное лекарство, раз вы так обрадовались, увидев его.
— Судите сами, — отвечал дон Тадео, приготавливая вторую пилюлю. — Кока восстанавливает силы, прогоняет сон, голод и ободряет всего человека.
— Что ж для этого надо делать?
— Жевать коку, как моряки табак, а ламайцы бетель. — О, да это такое лекарство, что если оно даже вполовину такое благотворное, как вы говорите…
— Оно во всяком случае, не повредит вам, — улыбаясь, перебил дон Тадео, поднося графу приготовленную пилюлю.
Граф тотчас же принялся жевать. Курумила, заботливо уложив ящик за пояс, принялся седлать лошадей. Вдруг невдалеке послышалась сильная ружейная перестрелка, сопровождаемая страшными криками.
— Что это такое? — вскричал Луи, быстро вскакивая.
— Началась битва, — холодно отвечал Курумила.
— Что мы станем делать? — спросил дон Тадео.
— Скорей, на помощь нашим друзьям! — горячо вскричал молодой человек.
Дон Тадео вопросительно поглядел на ульмена.
— А молодая девушка? — спросил индеец.
— Наши товарищи отыщут ее, — отвечал он. — Здесь наши злейшие враги, надо всеми силами постараться отсечь им когти.
В это время крики удвоились, треск перестрелки сделался сильнее.
— Надо решиться, — живо продолжал молодой человек.
— Едем, — сказал дон Тадео. — Часом раньше или позже будет свободна моя дочь — не так уж важно.
— Итак, на коней! — сказал предводитель.
Все трое сели на коней. По мере того как они приближались, шум ожесточенной битвы, происходившей в ущелье, становился явственнее. Они могли различать военные клики чилийцев, смешивавшиеся с завываниями арауканцев. Порой пули попадали в деревья вокруг них. Если бы не густая листва, они видели бы битву. Не обращая внимания на различные препятствия, всадники неслись по краю стремнины, рискуя свалиться каждую минуту.
— Стой! — вдруг закричал ульмен.
Всадники остановили опененных лошадей. Курумила провел своих друзей к месту, которое господствовало над выходом из ущелья со стороны Сант-Яго. Это был род небольшой естественной крепости, состоявшей из лежавших друг на друге гранитных груд, — плод какого-нибудь земного переворота, может быть землетрясения. Эти скалы издали совершенно походили на башню. Высота их была около тридцати футов. Крепость эта стояла как раз у крутого склона горы, и взобраться на вершину ее можно было только с большим трудом, помогая себе руками. Находясь на вершине, можно было выдержать длительную осаду.