Великий санный путь
Шрифт:
– Ну, а самое веселое воспоминание?
– спросил я.
При этих словах приветливое старушечье лицо Оруло осветилось широкой улыбкой, она отбросила от себя шитье, пододвинулась ко мне и стала рассказывать.
– Я пережила это, когда в первый раз вернулась назад на Баффинову Землю после того, как вышла замуж. Меня, бедную сироту, все время переходившую из рук в руки, теперь с почетом встретили все мои бывшие соседи по стойбищу. Муж мой приехал вызвать одного своего товарища на состязание певцов, и по этому случаю устроено было много праздников. До тех пор
– Расскажи мне что-нибудь о них!
– Да, самый веселый праздник это "Кулунгертут". Начинается он тем, что мужчины вызывают друг друга на разные состязания под открытым небом и состязаются попарно, а кончается пиром в празднично убранном жилье.
Двое мужчин, вызвавших друг друга на состязание, встречаются на ровном месте, обнимаются и целуются. Все женщины стойбища делятся на две партии. Одна запевает песню, которая повторяется все время, длинная-длинная песня; другая партия стоит, подняв руки, и машет крыльями чаек; все дело в том, какая партия выдержит дольше - та, что поет, или та, что машет крыльями чаек. Вот отрывок песни, которая при этом поется:
Женщины, женщины, женщины юные!
Ай! Идут нарядные, все в новых шубах,
Женщины, женщины, женщины юные!
Ай! Все в тонких белых рукавицах держат
крылья чаек.
Гляньте: машут и зовут, от радости краснея.
Женщины, женщины, женщины юные!
Ай-ай, ай-ай-ай!
Мерно бедра их колышут полы длинные одежд.
Как прекрасны, приближаясь к храбрецам,
что ожидают
Радостно награды за победу.
Женщины, женщины, женщины юные!
Побежденная партия женщин должна перейти на сторону победивших, которые замыкают их в свой круг, где мужчины стараются поцеловать их.
После этой игры стреляют из луков. Мишень вешают на высоком шесте, и первых, попавших в нее 10 раз без промаха, называют победителями. Потом идет игра в мяч и яростный бой на кулачках [30]. Заканчивается день праздником певцов, который продолжается всю ночь. Вот три песни Ауа, спетые им на таких праздниках:
Моржовая охота
Не мог уснуть я ночью,
Блестело слишком море
У моего жилья.
Я сел в каяк и поплыл.
Вдруг морж из волн поднялся
У самого борта.
Копьем не размахнуться,
Гарпун в упор всадил я:
Запрыгал поплавок!
Но скоро зверь вновь выплыл;
За разом раз, как локти,
Клал на воду клыки,
Хотел пузырь прорвать.
Себя измучил зверь напрасно,
Мех неродившейся пеструшки
Всегда носил я на себе.
Стал снова собираться с силой,
Пыхтя от злобы, зверь, - я подплыл
И смертную борьбу его пресек.
И вот, скажу вам, гости с фьордов дальних:
Привыкли вы дышать самохвалою,
А вы расширьте легкие для песен
О подвигах охотничьих чужих.
Медвежья охота
На льду плавучем увидел я зверя,
Бежал он собакой безвредной навстречу, махая
хвостом.
Но так хотел меня сожрать, что волчком закрутился,
Когда с его пути свернул
И вот гонялись мы с ним с утра до вечерней зари.
Совеем из сил он выбился, наконец, и проворно
Ему свое копье всадил я в бок.
Оленья охота
Полз ползком я неслышно по кочкам болотным,
Стрелы и лук держал я во рту.
Нету болотам конца, а вода ледяная,
Нет прикрытья нигде кругом.
Тихо к цели своей подвигаясь,
Мокрый весь, невидимкой я полз.
Вот на выстрел подкрался к оленьему стаду.
Беззаботно паслось оно.
Но стрела засвистела, впилась глубоко
Прямо в грудь быку.
Ужас взял простодушных питомцев тундры,
Быстро они кинулись прочь,
Крупной рысью умчались, исчезли
За холмистой грядой.
Оруло рассказывала мне о своей жизни с глубокой серьезностью, и по мере того, как она говорила, я замечал, что все сильнее и сильнее становился поток воспоминаний, пока они совсем не завладели ею. Окончив свой рассказ, она разразилась слезами, как будто ее одолело великое горе. Я спросил о причине такого волнения, и она ответила.
– Я сегодня опять была ребенком. Рассказывая тебе о своей жизни, я снова пережила ее. Я видела все и чувствовала то же самое, что чувствовала, когда переживала это на самом деле. О многом мы не думаем, пока не придут к нам воспоминания. Теперь ты знаешь жизнь старой женщины от начала до сегодняшнего дня. И я не могла не заплакать от радости, что была так счастлива...
1.13. Перед выступлением
17 февраля с Датского острова приехали наши сани и нарушили идиллический мир моей работы в охотничьем становище у залива Лайон. Товарищей моих начала тревожить затянувшаяся поездка Йона-Элля на остров Саутгемптон, и они предлагали устроить совещание членов экспедиций. Я немедленно выехал на главную квартиру.
21 февраля выдался необыкновенно пасмурный день. Никто не выходил из жилья без крайней необходимости, все занимались своим делом дома. Гренландцы осматривали охотничью снасть, заготовляли сбрую и постромки для собак, мы же были заняты своими записями, стараясь подогнать их a jour [31]. Вдруг дверь распахнулась, и перед нами предстал Теркель Матиассен живехонький!
Изумление наше было так велико, что с секунду стояла мертвая тишина. Затем разразился ураган радостных приветствий. Мы кричали наперебой.
Но Якоб, Якоб! Где же Якоб?
Оказалось, что он едет следом. Он остановил сани, чтобы распутать постромки. У Матиассена же не хватило терпении дожидаться, и он помчался вперед.
Вновь прибывшим вручили письма из Дании и Гренландии, дожидавшиеся их с самой поездки нашей в Честерфилд. Они углубились в вести с родины, а мы тем временем принялись варить и жарить праздничное угощение.
Тяжело пришлось им за эти восемь месяцев; запасов провианта не было, жили только охотничьей добычей. Зато превосходные археологические результаты их работы были наградой за все лишения и труды. Теперь мы все были в сборе и могли принять окончательные решения относительно экспедиции.