Великий Сатанг
Шрифт:
Ну и черт с ними! Мне хватило нескольких встреч с эмигрантами; как известно, с десяток небольших дархайских землячеств осело на паре-тройке планет с субтропическим климатом. Милые, тихие, как правило, не очень обеспеченные люди, жестоко мучимые ностальгией, они с готовностью соглашались побеседовать, однако ничего путного рассказать не могли. Разве что бледнели и дергались при слове «квэхва» — все, как один, даже профессор Лаудитья Ранкочалар, декан факультета теософии Альмейдского Университета, автор изумительного пятитомника «Всеобщая история холи ногтей», а по совместительству, как оказалось,
Удивительно спокойный, с добрыми близорукими глазами, судя по всему, очень любимый студентами (они то и дело заглядывали в кабинет и весело хихикали, а профессор укоризненно щурился сквозь толстенные линзы очков и смущенно улыбался), он сказал мне, прощаясь: «Поверьте, молодой человек, я ничего не помню, и мне нелегко было все это забыть…» — и лицо его стало совсем беспомощным, словно у дряхлого старика. Что удивляться? Секретарша тут же по секрету сообщила мне, что профессор совсем одинок: бандиты с той дурноватой планетки лет двадцать тому уничтожили почти полторы сотни его братьев, а потом, тут уже, от него ушла жена, польстившись на широченные плечи какого-то безмозглого быка…
Что ж, бывает. Хорошим людям вечно не везет; а первый том «Всеобщей истории…» с автографом профессора я поставил на почетное место в книжном шкафу…
Ничего нового не всплыло и в ходе контактов с доморощенными поклонниками современной дархайской философии, они же — ценители холодного оружия и рукопашного боя. Нет, они не отрицали, что несколько десятков взятых с поличным психов состояли в их кружках и секциях, однако же тотчас предъявили составленные по всей форме протоколы об исключении оных из рядов и резонно спрашивали: где это сегодня нет психов?..
Насчет «квэхва» они, в отличие от эмигрантов, готовы были говорить часами, но толку в сих проповедях было чуть. Я, знаете ли, давно не стажер и без двухчасовых лекций знаю, что Волга впадает в Каспийское море, лошади кушают овес, а один удав, как правило, равен тридцати восьми попугаям…
И все же… Очень спокойные, несколько отрешенные лица этих парней, словно бы медитирующих даже во время допроса, их неафишируемое, но и не скрываемое презрение ко всему миру, их любимое словцо «гниль», поразительное сходство судеб — все они считали себя так или иначе обойденными в прежней, досектантской жизни — настораживало. И экстаз при слове «квэхва», вызывавшем дикий ужас у эмигрантов. И блестящее, в высшем смысле слова, владение разнообразным экзотическим вооружением…
В сущности, эти кружки напоминали ячейки террористов. Живые иллюстрации к учебнику «Формы антисоциальной активности», часть вторая. Но сама идея несла на себе отпечаток бреда. Безусловно, такие и подобные им ребятки — идеальный кулак для любого, решившего рваться к власти. Но кому в наше время всерьез нужна власть? И не с железяками же в руках? Не с мечами же — против огневой мощи полиции и спецподразделений?! Чушь — не больше…
Стало ясно: время лететь на Землю, поболтать наконец с доном Аттилио — он старый и мудрый, он очень не любит конкурентов, и нам нечего скрывать друг от друга. Тем паче примерно сейчас на Земле должен объявиться и Яан, а «король сенсаций» просто не может хоть чего-нибудь не знать, а то, что ему известно, я
…И в первые же минуты после приземления я понял, что зря летал к черту на кулички; уже в космопорте, и после, на оживленно-шумных земных улицах то и дело бросались в глаза знакомые, отрешенно-сосредоточенные лица; их было, пожалуй, больше, чем где бы то ни было.
Странно, как можно было не обращать на них внимания раньше! Хотя раньше передо мной не стояла такая задача…
А в холле отеля я на какое-то время забыл обо всем этом, потому что увидел Катрин: просто вошел и увидел.
Время умеет шутить: она не стала старше на вид, хотя, конечно, повзрослела, еще больше расцвела и, судя по всему, на жизнь не жаловалась — во всяком случае, далеко не каждая фотомодель, даже трехкратная «Мисс Вселенная», может позволить себе номер в «Ореанде».
Три года я боялся этой встречи, и три года просил судьбу о ней. Но не ожидал, что сердце так вздрогнет и захолодеет. А она сделала сперва вид, что не узнала, прошла мимо своей проклятой походочкой, от которой встанет даже у полного импотента, но тут же обернулась и вдруг улыбнулась — не плакатной улыбкой, а совсем иной, той самой, и шагнула ко мне… А спустя миг мы обнялись прямо посреди галдящего холла, и стало ясно, что ни мне, ни ей нет никакого смысла идти в ресторан.
– Привет! — в один голос сказали мы.
Рассмеялись. Помолчали.
– Значит, жив еще… — Катька старалась хмуриться, но это у нее получалось плохо.
– Стараюсь, мэм…
Когда-то именно моя работа стала основным поводом для нашего разрыва. Вернее, для моего бегства. Пятнадцать лет разницы — это я потом уже выдумал, для приятелей, отчаянно мне завидовавших и не умевших понять. Но я-то знал, как Катрин хочет детей, мальчика и девочку, и совсем не желал, чтобы вместо папы ее дети имели пенсию, даже такую, какая положена сиротам инспекторов конторы. Да, если уж начистоту, и о возрасте я думал тоже, хотя девочка кричала, что ей на это плевать. Может, и так. Но я испугался. Мне казалось тогда, что в этом не стыдно оказаться трусом…
Мужская часть обслуги отеля, не скрываясь, пялила глаза на мою спутницу. Как мужик, я понимал парней — больше того, эти взгляды мне когда-то льстили. Зато Катрин нервничала и злилась — сказывалось папочкино воспитание. Никогда не видел ветврача Мак-Келли, но, судя по всему, покойный Айболит держал дочку в ежовых рукавицах…
– Какой этаж, зверька?
– Один-один-один.
Однако! Сто одиннадцатый — это даже круче, чем я думал!
– Ты, гляжу, пошла в гору?..
– Скорее уж за бугор.
– ?! — поперхнулся я, и девчонка стрельнула глазками.
– Нет, Аль, он женатый и набожный. И оч-чень строгий.
– Значит…
– Да, продолжаю ждать принца. Такая вот дура…
И тогда кто-то отчаянно храбрый, изредка просыпающийся в недрах меня, не размышляя и не сомневаясь, ляпнул:
– А как насчет старшего инспектора «Мегапола», мэм?
Я услышал это словно со стороны и перепугался.
Катрин же на мгновение прихмурилась (О Боже! — обомлел я…) и ответила просто и очень серьезно: