Великий торговый путь от Петербурга до Пекина. История российско-китайских отношений в XVIII— XIX веках
Шрифт:
Невзирая на то что данный обоз прибыл в Пекин 29 сентября 1721 года, из-за всевозможных проволочек торговлю как таковую удалось начать через два с лишним месяца, и тогда же появились китайские чиновники, назначенные надзирателями над действиями обозников. Они же установили небольшой сбор для всех китайских купцов, участвовавших в торгах. Корейских купцов просто отправили восвояси. Русским гостям к тому же стало известно, что министры уговорили императора Канси выбросить на свободный рынок шкурки соболей, хранившихся в императорской сокровищнице, под тем предлогом, что их накопилось настолько много, что они могут испортиться. Появилось объявление о том, что предлагается приобрести 20 тысяч шкурок амурского соболя по вполне доступной цене. В результате многие китайские купцы покинули русскую ярмарку. Цены на без того вялом рынке поползли вниз.
Наконец 8 мая 1722 года, когда русские купцы еще не успели сбыть весь привезенный с собой товар, Л. Ланг получил сообщение от придворных вельмож о том, что ни одного русского купца в Пекин больше не пустят до тех пор, пока не удастся найти решение проблем, возникших из-за отсутствия точной демаркации границы Монголии с Сибирью. Сюда же китайцы присовокупили требование вернуть монгольских
В конце 1710-х годов царь Петр I приступил к содействию серии «меркантилистских мер», нацеленных среди прочего на поощрение частного предпринимательства (в определенных рамках) и ослабление ограничений во внутренней и внешней торговле. В апреле 1719 года, например, его указом провозглашалась свобода торговли во внутренних районах Сибири всеми товарами, кроме дегтя, поташа, а также соболиных и других мехов. Такие меры в сфере торговли послужили отражением представления о том, что внешняя торговля представляла чрезвычайную важность в решении задачи содействия развитию скромной еще фабричной системы в России через стимулирование притока в страну золотых слитков, вывоза за рубеж сырья и отправки за границу изготовленных в России готовых товаров, хотя в вывозе готовых товаров царь Петр особого смысла не видел. Тем не менее петровская политика обеспечила ослабление неисчислимых и непреодолимых ограничений на частную внешнюю торговлю. Единственным критерием выбора между двумя упомянутыми направлениями государственной политики (или установления между ними равновесия) считалась конечная выгода государства, то есть степень, в которой та или иная политика приносила пользу укреплению промышленной базы, необходимой для поддержания военной мощи империи Петра Великого, стабильности валюты и платежеспособности казначейства. История торговли Санкт-Петербурга с Пекином во второй четверти XVIII столетия, как нам предстоит в этом убедиться, в большой степени представляет собой повествование о выборе между государственными и частными интересами, а также о споре, вызванном таким выбором.
В частности, русскому двору остро требовалось принять ряд четких решений относительно торговли с китайцами, хотя до 1727 года не просматривается ни малейшего намека на его готовность принять такие решения. Варианты выбора, открытые для русского двора, можно представить себе в виде конкретного случая проблем, унаследованных от «меркантилистских мер» царя Петра. Например, вельможам двора предстояло продолжить внедрять меры по либерализации торговли, предоставлению дополнительных монополизированных товаров в сферу частной торговли, а также, поскольку речь идет о торговле с китайцами, отменить все государственные обозы на Пекин. И все это ради того, чтобы содействовать образованию частной компании или нескольких компаний для передачи им на откуп монополии на торговлю с Поднебесной. Ничего нового в таком предложении не наблюдается. Петр I еще в 1711 году выступал с инициативой по передаче права на торговлю с китайцами (в то время означавшую право на торговлю в Пекине) «толковой компании». Альтернативный вариант заключался в оживлении торговли путем казенных обозов через ужесточение ее условий. В таком случае было не обойтись без отстранения полностью или хотя бы частично купцов-единоличников от торговли с китайцами в Пекине и по большому счету в остальных городах Китая, где с недавнего времени наладилась меновая торговля. Причем между двумя этими крайними вариантами просматривалась возможность некоторого компромисса. Ни один из этих вариантов не исключался своеобразным понятием «меркантилизма», представленным в указах последних лет правления Петра Великого, если только в конкретной идеологической доктрине не упоминался тот же «меркантилизм». Сомнительный опыт пекинских обозов, стремительно растущий объем частной торговли одновременно в Пекине и в других китайских городах, постоянные трудности в общении с китайцами в Пекине, а теперь еще прекращение китайцами торговли потребовали приложения определенных усилий для вывода торговли на новый уровень или укрепления существующей.
Однако никакого решения относительно торговли с Китаем, каким бы прекрасно обоснованным для текущей экономической доктрины оно ни казалось, власти в Санкт-Петербурге принять не могли без согласования его с остальными далекими от экономики проблемами в отношениях с китайцами, которые требовалось безотлагательно обсудить и уладить к взаимному удовлетворению обеих сторон, иначе перспектив восстановления торговых отношений не просматривалось. Границу между Монголией и Сибирью требовалось обозначить и закрыть для пересечения ее без официального разрешения, чтобы ограничить нелегальное переселение народов и решить проблему миграции, чтобы покончить с джунгарским шумным скандалом и обуздать русских купцов-единоличников. Без выполнения всех перечисленных сложных задач совершенно определенно в Пекине не пошли бы на возобновление торговли русских купцов в пределах своих городских стен, да и вряд ли бы они позволили русским купцам-единоличникам по-прежнему посещать Наун и Утру. И ни одну из этих щекотливых проблем нельзя было устранить без того, чтобы через соглашение с китайцами не создать более утонченную и надежную административную структуру в Сибири. Государственная монополия с регулированием деятельности купцов-единоличников могла принести нужные плоды только за счет увеличения штата государственной администрации, расширения ее полномочий и принуждения чиновников к плодотворному труду на благо империи. Другими словами, на уровне, на котором
Российская политика по отношению к Китаю и торговле с этой страной начала проясняться к середине 1722 года. Тогда как раз наметился сдвиг в сторону уклонения от враждебных проявлений по проблемам, упомянутым выше, и поощрения переговоров с китайским руководством. Из Санкт-Петербурга поступили указания по поводу того, чтобы сибирские чиновники неукоснительно выполняли положения Нерчинского договора, особенно те его положения, что касались обращения с перебежчиками – нарушителями границы. Наконец в январе 1724 года Лоренц Ланг и его коллега Иван Глазунов при поддержке полковника И.Д. Бухгольца с 2 тысячами войск под его командованием получили указание на попытку переговоров с маньчжурами. Не дожидаясь успеха данного предприятия, вместо Л. Ланга назначили еще одного дипломата-купца, пользовавшегося высокой репутацией и обладавшего выдающимися навыками работы. 11 августа 1725 года Савва Лукич Владиславич-Рагузинский получил предписание в качестве чрезвычайного и полномочного посла России в Китае. И ему поставили задачу обсудить с маньчжурами весь спектр спорных вопросов. Результаты первых встреч Л. Ланга с китайскими представителями поселили в его душе надежду на возможное разрешение разногласий мирным путем. Члены Правительствующего сената ухватились за такую надежду и отправили в Китай одного из самых опытных, искусных и изворотливых специалистов России по переговорам с иноземцами.
Глава 2
Кяхтинский договор
В марте 1727 граф Иллирийский Савва Лукич Владиславич-Рагузинский в сопровождении посольской свиты из 15 человек закончил путешествие по бурной и коварной реке Ангаре и прибыл в город Иркутск. Путь из Санкт-Петербурга до места назначения занял пять месяцев, и этому вельможе, которому было уже около 60 лет, он дался нелегко. Зато в Иркутске, считавшемся самым крупным и по всем меркам самым культурным городом Восточной Сибири, Савва Лукич мог позволить себе несколько дней передышки, чтобы на досуге отдаться воспоминаниям о своих захватывающих приключениях, во множестве выпавших на его долю.
Савва Владиславич Рагузинский принадлежал к знатному сербскому роду и со временем поднялся до положения доверенного человека и любимого купца самого императора Петра Великого, выбранного им для проведения переговоров о заключении нового договора с тогдашними изворотливыми маньчжурскими правителями Китая. Предаваясь заслуженному покою в одном из удобных деревянных домов Иркутска после превосходного ужина, состоявшего из байкальского осетра, он вспомнил о легендах, посвященных турецким грабежам на его родине и их ненасытным требованиям податей. Припоминались подробности «бегства» его семьи в Венецию и Рагузу (Дубровник), а также его молодые годы в качестве купца, промышлявшего в Восточном Средиземноморье и Константинополе, когда ему впервые пришла на ум мысль поступить на службу в России. В апреле 1703 года Савва прибыл в Москву в расчете наладить торговые связи между данным городом и Азовом. Царь
Петр Алексеевич с его светлым умом сразу же разглядел в молодом предприимчивом человеке ценность для Русского государства с точки зрения воплощения в жизнь устремлений монарха на укрепление политического и делового влияния в южном направлении, и особенно на Балканах. Редкие способности новоиспеченного фаворита царь подкрепил представлением Савве Владиславичу целого ряда особых торговых привилегий, передачей в пользование прекрасного имения в Москве, раньше принадлежавшего семье Нарышкина, наделов земли в Малороссии, наделил его придворным титулом надворного советника, стоящего в петровской Табели о рангах на седьмом месте. За такие щедроты Савва Лукич отплатил русскому двору, во-первых, верной службой Петру I во время Прутской кампании в качестве советника по использованию ненависти к туркам со стороны балканских народов, представителей которых лазутчики Петра Алексеевича настраивали на восстание против Османской империи. Чуть позже С.Л. Владиславич-Рагузинский провел несколько лет в Рагузе, Венеции и Риме, где выполнял деликатные и сложные поручения на благо России. Римская его миссия прежде всего заключалась в снятии запрета на вывоз несколько мраморных статуй работы мастера Пьетро Баратты, поднесенных в дар России папой римским Климентом XI, но задержанных на таможне местными римскими властями. В конечном счете ему пришлось вести переговоры по всему спектру проблемы по предоставлению римским священнослужителям свободы проповедования и просветительской деятельности на территории России, а также их транзита через нее на Восток.
Мудрый русский царь принял оправдавшее себя решение, когда выбрал С.Л. Владиславич-Рагузинского на роль представителя Санкт-Петербурга на переговорах с официальным Пекином. Этот выходец из Герцеговины уже зарекомендовал себя исключительно успешным купцом, а также давно познакомился с искусством функционирования в рамках государственных торговых и промышленных монополий России. Он прекрасно понимал, что установившаяся монополия на определенные торговые маршруты или предметы сбыта способна принести огромную прибыль в царскую казну, частному предпринимателю или вкладчику в императорскую монополию при том условии конечно же, что государственные чиновники обеспечат такой монополии высокую отдачу через пресечение деятельности контрабандистов или их повсеместное уголовное преследование. Правильность его понимания проблемы наглядно подтвердилась советами, предоставленными государственным чиновникам в последующие годы по налаживанию торговли с китайцами и прочим коммерческим вопросам. К тому же его политический и дипломатический опыт, приобретенный в Константинополе, Риме и на Балканах, послужил основой для решения трудной и деликатной задачи ведения дел с тогдашними китайцами, о национальном характере которых русские чиновники знали совсем мало. Чтобы как-то восполнить серьезный изъян в его в целом высокой квалификации, заключавшийся в полном отсутствии опыта участия в азиатских делах, С.Л. Владиславич-Рагузинскому в свиту назначили несколько самых толковых и осведомленных из всех имевшихся тогда в Российской империи специалистов-китаеведов. Самым полезным из них, как потом обнаружилось, проявил себя Лаврентий (Лоренц) Ланг.