Великий Яковлев. «Цель жизни» гениального авиаконструктора
Шрифт:
На конец 1972 года был намечена морская фаза испытаний Як-36М, в Крыму, в Феодосийском заливе. Для тренировок был выделен крейсер «Москва», который, несмотря на то, что стоял на якоре, был оборудован системой имитации качки.
Александр Сергеевич решил поехать сам, посмотреть, как его новое детище будет садиться при нулевой скорости.
Группа специалистов, возглавляемая неутомимым Мордовиным, готовила наземную часть испытаний. Летчик-испытатель М.С. Дескбах провел несколько успешных посадок и небольших полетов над акваторией залива,
Неожиданно для себя Александр Яковлевич увидел на площадке Феодосийского полигона давнего знакомого Александра Яковлевича Березняка, конструктора ракет, с которым он сотрудничал, приспосабливая его ракету Х-28 к своему бомбардировщику Як-28. Или наоборот – это кому как нравится. Сотрудничество было плодотворным, симпатия оказалось взаимной.
Как-то теплым вечером они вдвоем, оставив сопровождающих их друзей и коллег в лагере, отправились в город, к морю.
Феодосийская поздняя осень дарила приятное тепло и непередаваемую негу южного города, который никогда не спешит, где люди просто живут, смотрят на лениво плещущееся у набережной море и вовсе не решают глобальных задач по завоеванию морских, воздушных, космических и иных пространств во имя… Ну, во имя чего-то…
В немногочисленном уже потоке последних отдыхающих, фланирующих по набережной, два в общем-то немолодых человека, конечно, выделялись своей уже неизгладимой суровостью облика, сформировавшегося совсем в других условиях. А на приморском бульваре в желтых бочках, в таких в Москве квас продают, булькало молодое вино, стоимостью 1 рубль за литр, тут же продавались жареные семечки, початки кукурузы, и Яковлев вдруг предложил выпить по стакану этого вина и посидеть за столиком полупустого кафе.
– Моя авиационная молодость прошла здесь, в Крыму, – отпив первый глоток, сказал Яковлев. – Там наверху, у горы Клементьева, в конце лета создавался лагерь планеристов, и мы устремлялись со склона в свободный полет, рискуя сломать шею. Но ничто не могло нас остановить, и это, как я теперь понимаю, были лучшие годы. По окончании полетов мы спускались вниз к морю и устраивали праздник. Вино, скажу я вам, было не в пример этому – терпкое, густое, прекрасное… Впрочем, тогда все было прекрасно…
– А я по горам лазил, – задумчиво отозвался Березняк. И здесь в Крыму, и на Кавказе. Мне тоже казалось, что настоящее счастье это когда ты на вершине, когда выше тебя только небо.
Они молча прихлебывали тепловатое вино, думая каждый о своем. Каждый из них в своей жизни был на такой вершине, выше которой, казалось, было только небо, и каждый, опускаясь на землю, ощущал земную неуютность, которая вновь устремляла мысль творца в неведомое.
– Я порой думаю, зачем мне этот вертикально взлетающий дракон, – проговорил Яковлев. – Что мне, нормальных самолетов мало? С ними одно удовольствие работать. Вон смотрите, какой красавец идет, – он поднял голову вверх, – наш Як-42…
Высоко в небе пророкотал самолет, оставляя за собой расширяющуюся белую полоску, слегка подсвеченную уходящим солнцем.
– Но нет, нам ведь надо в незнаемое, непознанное, там, где шею свернуть можно. Знаем ведь,
– Но ведь только на таких прогресс и держится, Александр Сергеевич. Тот, кто боится шею свернуть, тот не станет надувать «дымом поганым» баллон и садиться в корзину, чтобы увидеть мир с высоты птичьего полета. Кто любит пробовать свежее вино под ласковый шорох прибоя, тот не ступит на палубу какой-нибудь утлой каравеллы, чтобы искать неведомые земли. А без тех, кто рискует шею сломать, были бы невозможны ни «Одиссея», ни гагаринский полет.
– Вы философ, однако, товарищ Березняк. Не за это вас клеймит на каждой коллегии наш министр Дементьев?
– Я ему неприятности доставил после своей командировки в Германию в 1946 году.
– Это как же?
– Я был в трофейной команде по розыску ракетных секретов, но, помимо них, я нашел там в концлагере свою родную сестру. И чтобы избежать неминуемых в этих случаях фильтрационных лагерей, проверок-перепроверок, потом своих лагерей, я отправил ее в Союз на нашем самолете вместе с обломками ракет. Про это, конечно, дознались, ну и Дементьеву, как ответственному руководителю, врезали, а он по возвращении – мне. Так что вот такие дела…
– Отважный вы человек, Александр Яковлевич. Ишь ты, «минуя фильтрационные лагеря». Сами могли там оказаться.
– Ну, к чести его, Дементьева, надо сказать, что он этого как раз и не допустил. Запрятал меня в Подберезье, вот там я и по сей день.
– Подберезье это что, Дубна?
– Она самая. Там я сначала с немцами работал, а теперь ОКБ крылатых ракет там организовалось. Кстати, он очень болезненно отнесся к письму, что мы с вами написали по самолету Як-28 и нашей ракете Х-28. Опустил очки на кончик носа, посмотрел поверх них и сказал: «Что дозволено Юпитеру, то не положено быку».
– Уж не на латыни ли? – расхохотался Яковлев.
– На чистом русском, с русским крепким продолжением.
– О, на это он мастер. Можно сказать, виртуоз. Мне он поостерегся это говорить. Я ведь тоже могу ему кое-что сказать… Трудные у нас отношения с ним, но что поделаешь… Но, как говорится, министров не выбирают, а что касается Дементьева, то при всем том, это очень крепкий министр, и, поверьте, его будут вспоминать – он для отрасли сделал много. Не зря Сталин вычленил его из множества других… Ну, а что касается личных качеств, то что уж там, у всех этого – воз и маленькая тележка, как сейчас принято выражаться. Жаль если нас будут не по делам вспоминать, не по самолетам, ракетам, моторам, вертолетам, а по слухам и сплетням… А может быть и такое. Вон Сталина как полощут. И кто!
Яковлев поставил недопитый стакан на мокрый стол и поднялся – высокий, еще моложавый, красивый мужчина.
Подошел официант и протянул счет – четыре рубля шестьдесят копеек. Березняк с Яковлевым переглянулись и расхохотались – ни у того, ни у другого не было денег. Большие начальники, которых возили на персональных машинах, которых кормили в казенных столовых, хлопали себя по карманам, зная, что денег в них нет.
Официант начал сердиться:
– Четыре рубля шестьдесят копеек с вас… Почему смеемся?