Великое расселение славян. 672—679 гг.
Шрифт:
Военные действия начались, но шли настолько вяло, что почти не отразились в византийских хрониках. Главной заботой для Константина оставался Восток. В Европе же, при тяжелом положении Италии, балканские города пострадали в этот раз мало. Конечно, при желании можно отнести к этому времени широко датируемое падение некоторых из них (например, Аргоса). Или, скажем, действие дуклянского предания о ненавистнике далматинских христиан «короле» Всеславе, сын которого Силимир будто бы с ними примирился при условия уплаты дани [452] . Однако факт останется фактом. Ничего похожего на события начала или середины VII в. западные славинии в этот раз не предпринимали. Князья, еще недавно «союзные» Константинополю, теперь выжидали — в отличие от своих увлеченных войной аварских и лангобардских соратников.
452
Шишиh 1928. С. 296–297. Здесь можно видеть отсылку и к приходу хорватов и сербов на Балканы в 620–630-х гг., и к мирным договорам с Империей 678 г., и, как увидим далее, к событиям IX в. «Летописец», вероятно, опирается в этом месте на свои общие представления и далматинские (барские?) предания. По крайней мере, он не разворачивает историю примирения в некий «сюжет», как в случаях с использованием определенно славянских эпических сказаний. Странно, однако, что при этом он подчеркивает язычество Силимира. Мы видели, что в Сербии, Хорватии и Далмации бытовало устойчивое предание о древнем крещении. Казалось бы, оно очень хорошо согласовывалось с историей о временном примирении. Но «летописец»,
Анахроничным представляется упоминание о назначении далматинцам дани. Правление Силимира отнесено к первым поколениям дуклян в Превалитании, ко времени до прихода болгар и задолго до миссии Константина. Между тем, согласно трудам Константина Багрянородного — «Жизнеописанию Василия I» и трактату «Об управлении Империей», дань, откуп далматинцев за право селиться на побережье, установил император Василий, урегулировав ситуацию на западе Балкан (Продолжатель Феофана. СПб., 1992. С. 122–123; Константин 1991. С. 112–115,134–135). В науке (Ф.Шишич и др.) были попытки отнести этот акт к намного более раннему времени, к году правления императоров-соправителей Ираклиона, Константина III и Константа II (641) (Sisic 1925. S 282). Основанием служило известие Фомы Сплитского об урегулировании славяно-романских отношений волей «константинопольских императоров» (Фома 1997. С. 41–244). Однако текст Фомы явно отражает то же предание, что и текст Константина (Там же. С. 165), в более поздней фазе бытования. Представление Фомы о безымянных константинопольских покровителях могло основываться на мнении о правах далматинцев как даре «императоров» (многих). Что касается конкретно теории Ф. Шишича, то совместное правление преемников Ираклия I было слишком кратким и беспокойным, чтобы дать им время заняться далматинскими делами. Одни пересылки между отрезанной Далмацией и столицей заняли бы больше времени. Фантастическим видится для этого времени и значительное влияние ослабленной Империи на ситуацию в Далмации. К тому же мнению о возвращении далматинцев уже в 641 г. противоречит указание не только Константина, но и Фомы на длительный период изгнания. Иных же соправителей-императоров, кроме названных, мы в византийской истории от Ираклия I до времен Василия I не находим. Изложение сплитской истории сам Фома определенно начинает лишь с IX в. Итак, можно с уверенностью сказать, что договоренности Силимира с далматинцами в той форме, в которой о них говорит «Летопись», — анахронизм, результат контаминации событий VII и IX вв. Но у изложения в «Летописи» есть и еще одна особенность, отличающая ее и от работ Константина, и от «Истории» Фомы. Участие Константинополя в судьбе далматинцев не упоминается вовсе. Данная им передышка предстает исключительно как результат благорасположения миролюбивого и гуманного славянского князя. Что же давало Дуклянину приписывание установления даннических отношений с далматинцами Силимиру? Во-первых, теория самостоятельного установления отношений с романцами, без участия императорской власти, с очевидностью обосновывала независимость Дукли. А это одна из основных идейных установок «Книги Готской». Во-вторых, исключение императорской санкции из договоренностей со славянами в какой-то мере отвечало и интересам латинского духовенства Далмации, ориентированного на Рим. Фома Сплитский в XIII в. мог позволить себе вспомнить о благодеяниях пришедшей в упадок Византии. Но в XII в., при Комнинах, Византия открыто претендовала на далматинские земли, и вспоминать о ее реальных правах в регионе местным патриотам и латинским клирикам явно не стоило. Кроме же того, очевидное из дальнейшего удревнение пакта между далматинцами и славянами позволяло возвести отношения с ними еще к дохристианской эпохе. В легендарной хронологии «Летописи» это время не только до прихода болгар, но и до разорения древних приморских городов, которое в результате относится лишь к правлению внука Силимира. В результате воссозданные далматинские центры (вроде Сплита) оказываются изначально подвластными славянам. Все отношения между далматинцами и славянами — только отношения между ними, без участия третьих сторон. Религиозный фактор влияет, но не является исключительно определяющим, и права далматинцев предстают как результат милости князя-язычника. С другой стороны, столь древнее происхождение этих прав, конечно, укрепляло позиции и самих далматинцев, в том числе жителей Бара, перед славянскими владетелями.
Сложным является вопрос, насколько почву для всех этих построений давало доставшееся «летописцу» устное предание. Искусность и логичность созданного повествования, вероятно, затемняет истинное положение вещей. Между тем как описание правления Сенудслава выглядит просто едва развернутым эпилогом к сказанию об Остроиле, так и описание правления Силимира может быть лишь прологом к сказанию о приходе болгар. В реальности об отце Владина в этом сказании могло быть сказано лишь нечто вроде древнерусской летописной формулы «княжил, имея мир со всеми странами». Остальное же — и благожелательство к христианам вопреки собственному язычеству, и заключение пакта с далматинскими городами, — как было показано, вполне может являться по-своему обоснованным, но лишь домыслом писателя XII в. В этой мысли еще более укрепляет второй рассказ Дуклянина о назначении далматинцам дани (Шишиh 1928. С. 318–319). По этой версии, после арабского набега IX в. «римляне» бежали из своих городов на славянские земли. Славяне взяли их в плен — ив качестве выкупа за освобождение из рабства установили дань. Дуклянин, соединяя различные предания (в данном случае вводя требиньское предание о жупане Белом) как будто забывает, что разорял далматинские города у него князь Ратомир Владинович, а даннические отношения еще до него устанавливал его дед Силимир.
Между тем ситуация резко изменилась, оправдав такую выжидательную тактику. В 673 г. византийцы применили против арабского флота только что изобретенное новое оружие — горючую смесь, получившую отныне название «греческий огонь». Это самое страшное боевое средство Средневековья сразу обеспечило Империи превосходство на море. В 678 г. ромеи высадились в охваченном христианским восстанием Ливане. Халифат сдался. Халиф Муавия принял в Дамаске византийское посольство и обязался платить Империи ежегодную дань.
После этого каган не мог уже полагаться на своих союзников. И лангобарды, и славяне были напуганы происшедшим. Вести о победе Константина над арабами означали вероятность новых походов на Запад. Блистательное же окончание войны как будто показывало наличие у Империи сил для таких походов. Те же, по сути, причины, что возбудили в славянских князьях недоверие к Константинополю, теперь побуждали их задобрить оказавшегося слишком сильным врага. Что до лангобардов, то они сплотились вокруг франкофила и кафолика Перхтари, который давно хотел покончить с войной.
В том же 678 г. каган после совещания с союзниками отправил в Константинополь большое посольство. В нем были представители и славянской, и лангобардской знати, говорившие от имени своих князей, жупанов и воевод, короля и герцогов. Константину поднесли щедрые дары. Послы просили «даровать им благодать мира». Константин, вопреки их опасениям, разрастания новой войны совершенно не желал и потому мир утвердил [453] . Сербы, хорваты и дукляне стали вносить Империи какую-то плату за земли, на которых жили [454] .
453
Свод II. С. 226–227 (Никифор), 274–275 (Феофан).
454
Феофан упоминает о том, что «все» западные народы сделались данниками Константина (Свод II. С. 278–279).
Мир
455
Свод II. С. 212.
Итак, наравне с отвергшими при Перхтари арианство лангобардами Агафон среди новой своей паствы называет и крещеных славян. Ясно, что речь идет о входившей в римскую юрисдикцию Адриатике — к западным славянам и хорутанам христианство пока едва проникало. После мира с Византией 678 г. уже «большинство» адриатических славян, по данным папы, приняло крещение. В их землях служили епископы (Ираклий и Гонорий, как мы помним, учредили в Хорватии две епархии) и священники на местах. Более того, Агафона можно понять и так, что среди священников имелись славяне родом. Собственно, странно было бы, если бы за прошедшие несколько десятилетий таковых не появилось. Славянские священники, трудившиеся среди полу языческого народа, естественно, выражали беспокойство в связи с церковной смутой, отдалившей Рим от пока монофелитского Константинополя. Новокрещеная знать, столь же естественно, интересовалась истинами принятой веры и сложными вопросами их толкования. Так что в отношении как их, так и лангобардов попечение Агафона являлось вполне оправданным.
Расселение влахов
Пока в Иллирике сплетались непростые перипетии отношений местных славиний с Империей, север бывшего диоцеза Фракия как будто выпадает из поля зрения ромеев. Существовавший здесь племенной союз Семи родов во главе с северами не тревожил границ Византии. Последние ромейские города в Северной Фракии давно пали, так что никто не тревожил Константинополь и просьбами о помощи. Северы и их союзники, закрепившись на новых землях, избрали по отношению к прежним врагам тактику разумного нейтралитета. Со струмлянами и ринхинами они вроде бы состояли в союзе [456] , однако практически в событиях середины VII в. данный союз никак не проявился. Это при том, что южные пределы Семи родов соприкасались с провинцией Европа — самыми окрестностями византийской столицы. Нейтралитет фракийских славян отчасти связан с новой проблемой, с которой они столкнулись около того же времени. Проблемой этой стало переселение влашских племен.
456
Судя по тому, что Пребуд мог рассчитывать среди фракийских славян на приют (ЧСД 238: Свод II. С. 148–149).
Происхождение влахов — предков современных восточнороманских народов — предмет длительных научных споров. Понятно, что в низовьях Дуная по обе его стороны имелось местное романизированное население, потомки фракийцев и даков, данубии. Эти восточные «волохи», с одной стороны, с V в. тесно общались с расселявшимися здесь славянами, с другой — оставили румынам немалое культурное наследие. Влахи, согласно «Советам и рассказам» византийского полководца XI в. Кекавмена, числили в своих предках покоренных императором Траяном даков и фракийских бессов [457] . Правда, предвзятый к влахам Кекавмен предпочел умолчать, что предки их также — и легионеры самого Траяна, эпического героя румын. Это, однако, отразил другой средневековый ромей, историк XII в. Иоанн Киннам. Согласно упоминаемому им преданию, предки влахов некогда вышли из Италии [458] .
457
Советы и рассказы Кекавмена. СПб., 2003. С. 284–285.
458
Иоанн Киннам. Краткое обозрение царствования Иоанна и Мануила Комнина. Рязань, 2003. С. 204.
Однако при всем том, по тому же сообщаемому Кекавменом преданию, прародина собственно влахов располагалась «близ рек Дуная и Саоса, который ныне мы называем Савой, где теперь живут сербы в безопасных и недоступных местах» [459] . Иными словами, на крайней юго-западной периферии Дакии, существенно севернее и западнее древних земель фракийских бессов. Именно оттуда влахи расселились впоследствии. Все это неплохо соотносится с историей восточнороманских языков. Общий восточнороманский (иногда именуемый «прарумынским») язык сложился, как часто полагают, в VI–VIII вв. вне тесных контактов со славянскими [460] . Следовательно, сложился он не в Нижнем Подунавье, плотно заселенном тогда славянами. Творцы этого языка — не данубии, которые вместе со славянами создавали ипотештинскую и попинскую культуры. Тесные мирные контакты с южными славянами отражаются в «прарумынском» языке только с IX в. По крайней мере, это касается северо-восточной, дакорумынской его ветви. Значит, только в VIII–IX вв. в складывание будущей румынской народности влились как славяне, так и испытывавшие вековое воздействие славян данубии. Общие предки румын и влахов Южных Балкан такого воздействия не испытывали. Следовательно, они действительно пришельцы из областей выше по реке, лишь смешавшиеся со своими нижнедунайскими сородичами.
459
Советы и рассказы. 2003. С. 284–285.
460
Романские языки. М., 2001. С. 582.
Особый влашский этнос, положивший начало истории современных восточных романцев, сложился в пограничных областях Аварского каганата — в Потисье, на Трансильванском плато, в междуречье Савы и Дуная. Сюда переселялись выходцы из разных покоренных земель Балканского полуострова, как из Иллирика, так и из Фракии. Имелись здесь и местные романцы. Значительную или даже основную часть этих влахов составляли упоминаемые в «Чудесах святого Димитрия» сирмисиане. Эти жители округи Сирмия на Нижней Саве (как раз той области, о которой пишет Кекавмен!) расселились затем и на север от Дуная, в Потисье. Именно в Потисье обосновался болгарский хан Кувер, попечению которого вверил сирмисиан аварский каган [461] . Смешение диалектов народной латыни различных балканских местностей привело к появлению нового языка, в который позже с легкостью вливались и иные романские говоры. Крах Первого Аварского каганата в начале 630-х гг., переселение сербов в район Сингидуна потревожили влахов. Используя возникшую на Балканах анархию и в то же время гонимые ею, они начали сдвигаться к востоку и к югу. Одной из последних причин стала попытка кагана в середине VII в. упорядочить управление сирмисианами, поставив над ними Кувера. Разбредавшиеся из земель каганата влахи создавали никому не подчинявшиеся вольные дружины «разбойников» — скамаров.
461
ЧСД 284, 288: Свод II. С. 168–169, 170–171. Об этнической природе сирмисиан свидетельствует и следующий факт. После расселения имперскими властями сирмисиан в среде македонских дреговичей (680-е гг.) возглавлявшийся последними племенной союз ринхинов начинает именоваться влахоринхинами. Под этим именем, как увидим, ринхины выступают в легенде Кастамонитского монастыря, описывающей события уже VIII в. (см.: Порфирий (Успенский). История Афона. Ч. III. Киев, 1877. С. 311). Любопытно, что вожак сирмисиан Мавр получил на византийской службе фамилию Бесс (см.: Lemerle 1981. P. 152–153). Возможно, что сирмисиане, происходившие из Фракии, считали себя «бессами», тогда как выходцы из Иллирика — «даками». Но это не более чем догадка.