Великое восстановление наук, Разделение наук
Шрифт:
Еще одно заблуждение, родственное вышеупомянутому, -- это ошибка тех, кто считает, что из всех древних учений и течений, если бы их восстановили и сопоставили, всегда сохраняется наилучшее преимущественно перед остальными. Поэтому они воображают, что если кто-нибудь заново начнет исследование и изучение, то он не может не прийти к какому-нибудь из отвергнутых, а затем утерянных и забытых мнений, как будто толпа или даже ученые, стремящиеся угодить толпе, одобряют и принимают в первую очередь не то, что более доступно и легко, а то, что основательно и имеет глубокие корпи. Ведь время подобно реке, которая приносит к нам все легковесное и пустое, плотное же и имеющее все поглощает своими волнами.
Еще одно заблуждение, отличное от предыдущих, -- это преждевременное
Заблуждение, следующее за тем, которое мы только что отметили, состоит в том, что сразу же после распределения отдельных наук и искусств по их классам большинство отказывается от обобщающего познания всей природы и от первой философии, а это наносит величайший вред развитию науки. Вперед можно смотреть с башен или других возвышенных мест, и невозможно исследовать более отдаленные и скрытые области какой-нибудь науки, стоя на плоской почве той же самой науки и не поднявшись как бы на смотровую башню более высокой науки.
Следующее заблуждение вытекает из чрезмерного почтения и чуть ли не преклонения перед человеческим интеллектом, заставившего людей отойти от изучения природы и научного опыта и витать лишь в тумане собственных размышлений и фантазий. И Гераклит правильно упрекнул этих знакомых всем псевдомыслителей и (если можно так сказать) интеллектуалистов, которые, однако же, слывут обычно за возвышенных и божественных философов: "Люди ищут истину в своих микрокосмах, а не во Вселенной"[61]. Ведь они отвергают азбуку природы и не желают, как школьники, учиться на божественных творениях. А если бы они поступали иначе, то может быть смогли бы шаг за шагом, постепенно переходя от простых букв к слогам, подняться до свободного чтения книги сущего. Они же, напротив, непрерывными усилиями ума настойчиво стремятся вызвать своего гения, дабы он пророчествовал и изрекал оракулы, которым они с удовольствием позволяют себя обманывать.
Следующее заблуждение, близкое к предыдущему, состоит в том, что люди весьма часто пронизывают свои рассуждения и учения некоторыми собственными взглядами и концепциями -- теми, которыми они особенно увлечены, или связывают их с предметами, которыми они специально занимаются, и подчиняют все остальное этому своему увлечению, как бы окрашивая им все, хотя это всего лишь весьма обманчивый грим. Так, Платон примешал к своей философии теологию, Аристотель -- логику, вторая школа Платона (т. е. Прокл и др.) -математику. Ведь именно эти науки они особенно лелеяли и любили, как своих детей-первенцев. Химики же, опираясь на небольшое число опытов у очага и плавильной печи, выкопали новую философию. И наш соотечественник Гильберт[62] извлек из изучения магнита новое философское учение, Цицерон, разбирая различные мнения о природе души и дойдя до мнения музыканта, который утверждал, что душа -- это гармония, остроумно заметил: "Этот не отступил от своего искусства"[63]. Об этом роде ошибок удачно и умно говорит Аристотель: "Тот, кто обозревает немногое, легко выносит суждение"[64].
Еще одно заблуждение -- это неспособность к сомнению и слепая поспешность, заставляющая принимать решение, не обдумав как подобает до конца свое суждение. Ведь два пути размышления ничем не отличаются от двух путей действия, о которых не раз упоминают древние: один, поначалу гладкий и легкий, в конце оказывается непроходимым, второй же, сначала трудный и неровный, если несколько пройти по нему вперед, становится ровным и удобным. Точно
Аналогичная ошибка проявляется в методе изложения науки, который по большей части является наставительным и поучающим, а не свободным и естественным, скорее требующим от слушателей веры, чем предоставляющим им возможность размышления и оценки. Я, пожалуй, согласен, что в популярных обобщающих книжках, предназначенных для обучения, можно сохранить этот стиль изложения, но в подлинных научных трактатах, по-моему, следует избегать обеих крайностей -- и крайности эпикурейца Веллея, ничего так не боявшегося, как показаться в чем-нибудь сомневающимся[65], и крайности Сократа и академиков, ставивших под сомнение все. Скорее нужно стремиться к ясности, излагая материал с большей или меньшей категоричностью, в зависимости от того, хорошо ли он обоснован и подкреплен доводами.
Другие ошибки заключаются в тех целях, которые люди ставят перед собой и на достижение которых они направляют все свои усилия и труды. Ведь в то время, как наиболее добросовестные корифеи науки, казалось, должны были бы прежде всего стремиться сделать какое-нибудь выдающееся открытие в науке, которой они занимаются, они, наоборот, считают достаточным оставаться только на вторых ролях, добиваясь славы тонкого истолкователя, сильного и энергичного оппонента или опытного популяризатора, т. е. тех ролей, которые, правда, могут увеличить кое-какие доходы и, так сказать, подати науки, но которые никогда не смогут увеличить основного достояния и владений ее.
Но наиболее серьезная из всех ошибок состоит в отклонении от конечной цели науки. Ведь одни люди стремятся к знанию в силу врожденного и беспредельного любопытства, другие -- ради удовольствия, третьи -- чтобы приобрести авторитет, четвертые -- чтобы одержать верх в состязании и споре, большинство -- ради материальной выгоды и лишь очень немногие -- для того, чтобы данный от Бога дар разума направить на пользу человеческому роду. Как будто наука -- это ложе, на котором взволнованный и беспокойный ум мог бы отдохнуть, или галерея, либо портик, внутри которых ум мог бы свободно прогуливаться, или башня, с высоты которой гордый и честолюбивый ум мог бы взирать на все вокруг, или крепость, либо бастион, предназначенные для сражений и битв, или доходная торговая лавка, а не богатое хранилище и сокровищница, созданные во славу творца всего сущего и в помощь человечеству. Ведь именно служение этой цели действительно украсило бы науку и подняло бы ее значение, если бы теория (contemplatio) и практика соединились более прочными узами, чем до сих пор. И это единение, конечно, должно было бы стать таким же, каким является союз двух верховных планет, когда Сатурн, покровитель спокойствия и созерцательного размышления, объединяется с Юпитером, покровителем общественного рвения и деятельности. Впрочем, когда я говорю о практике и деятельности, я никоим образом не имею в виду науку прикладную и стремящуюся к непосредственной выгоде. Ведь я прекрасно понимаю, насколько это задерживало бы развитие и прогресс науки и напоминало бы о золотом яблоке, брошенном перед Аталантой: она нагнулась, чтобы поднять его, и это помешало ее бегу:
И отклонилась с пути, и нагнулась за золотом жарким[66].
Я также не собираюсь делать то, что, как говорят, сделал Сократ: "Отозвать философию с неба, дабы обратилась она на земное"[67], т. е. оставить в стороне физику во имя торжества моральной философии и политики; ведь подобно тому как небо и земля объединяются вместе для того, чтобы охранять жизнь человека и помогать ему, такова же должна быть и цель обеих философий, которые должны, отбросив пустые спекуляции и все бессодержательное и бесплодное, сохранить лишь то, что прочно и плодотворно, чтобы тем самым наука была не гетерой, служащей для наслаждения, и не служанкой корысти, но супругой для рождения потомства, для радости и нравственного утешения.