Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии
Шрифт:
Замок плавает между облаков.
Серые шпили то исчезают, то появляются на поверхности.
От каменных часов на башне осталось лишь крошево. Ветер, набежав, перекатывает волны пыли.
– Сукино время!
Малыш грязно ругается. Он, хромая, бегает по плацу и грозит небу тростью.
На нем парадный мундир оберфюрера. Усики, словно траченные молью, торчат клочьями.
– Зиг хайль! – Малыш взбирается на невысокий помост.
Рядом три солдата вскидывают руку в приветствии.
Флаги
Малыш уже что-то выкрикивает, брызгает слюной, заламывает руки и стучит кулаком по трибуне. Его голос срывается на шипение, а потом на свист.
Он ловит ртом воздух, оглядывается и опять вскидывает руку.
– Зиг хайль!
Оборачиваюсь.
Бело-голубым пламенем вспыхивают прожектора, рассекая черноту сгустившихся сумерек.
– Ложись!
Кто-то рванул меня за руку и опрокинул на землю. Волна пыли набилась в рот.
Отплевываюсь.
Мечи прожекторов, пошарив по небу, останавливаются, замерев у лунной тропы к замку.
– Не двигайся! – рядом локоть солдата в ковбойской шляпе. – Ты что? Дура? От храбрости ошалела, да?
Помост мерцает зелеными и желтыми подсветками.
Вскидываю тяжелую снайперскую винтовку.
– Не промажь! – ковбойская шляпа щекочет мне щеку.
– Да жми ты, сука! – Малыш машет мне с помоста. – Жми, ну!
Стеклянные бисерины повисают в воздухе.
Я веду Его за руку куда-то под лестницу, торопясь и охая, путаясь в замках и застежках. Обжигаю дыханием, прижимаюсь щекой к горячему животу, стою на коленях, как будто прошу милостыню.
– Если бы ты был деревом, я вырезала бы твои инициалы у тебя на боку. И ты бы не почувствовал боли, потому что деревья не чувствуют боли.
– Я бы почувствовал.
Он пульсирует между рукой и ладонью, провожает каждый сантиметр, каждую линию, протягивается вдоль лица, будто пересекает.
А я жадно касаюсь кончиком языка по краешку, по самому жгучему – острому – лезвие – разрываясь и тая, чувствуя, как по губам больно хлестнули тяжелые и соленые брызги.
– Зачем тебе это?
Мои руки все еще дрожат. Прячу их в карманы, втягиваю голову в плечи.
Птичий клюв позолоченной маски утыкается мне в плечо.
Отворачиваюсь и зажмуриваюсь, потому что миллиарды глаз опять распахнулись по всему телу.
– Зачем? – он повторяет уже у виска.
– Потому что с тобой!
Даже не насквозь, поверх тела, по изгибам, точно и уверенно, как по струнам. Врывается вовнутрь, больно, напирая и раздирая в кровь кожу на пальцах, с шумом вдыхая чужой запах города.
Даже не приподнимусь, чтоб коснуться, чтоб сесть потом спина к спине, упираясь лопатками в друг друга.
– Не надо! – скажу зачем-то.
И голос прозвучит эхом, наполнит звенящую пустоту запахом, движением и жестом. Вплетусь, как лента в косы, вожмусь, чтобы запомнить, чтобы вынести на коже
– Карлсоны не плачут! – прошепчешь в самое ухо. – Запомни, ладно?
Под ногами уже слоистый лед, редкая снеговая плешь.
На ногах «кошки» с шипами, на головах капюшоны.
Где-то впереди голос инструктора:
– Не торопиться, не отставать… Сохранять дистанцию!
Солнце выкатывается прямо под ноги.
Город внизу.
Почти на ладони.
Острые шпили и коробки-небоскребы.
Лунная тропа.
Темные квадраты.
Наступаем на собственные тени.
Не обернуться.
Шелест крыльев прямо над головой.
Ангелы.
Сбились в кучу. Спрятали под крылья плаксивые личики.
– Хранители! – кто-то из солдат щелкнул затвором. – Шлепнем одного для порядка!
Ангелы встрепенулись.
Заметались по мозаичным плиткам, запищали и закричали все разом, ныряя среди каменных колонн.
– Лови быстрее! – голос офицера осип. – Они знают, как пройти в замок.
Я прячусь вместе с ангелами. Мелькаю среди колонн, ныряю в мозаичные плитки, разбиваю колени и царапаю локти. Падаю на дно мелкими крошками, и вода идет горлом, и я, кашляя, не зову на помощь, а только хватаю ртом воздух, как рыба. Бью невидимым хвостом, покрываюсь серебристой чешуей.
– Зачем тебе ангелы?
Прицеливаюсь.
Ветка скрипнула, и тело ангела повисло в петле.
Ремень был широкий, и ангел висел, не теряя сознания, глядя на нас удивительно ясными, совсем детскими глазами.
По его лицу катился пот. Ему не связали рук и, уже теряя сознание, он потянулся к душившей его петле, но тут же, сжал забинтованные кулаки и вытянул руки по швам.
– Давай, – офицер заметался, – давай, скорее, вытягивай его, пока не подох!
Солдаты подхватили его, вынули из петли и опустили на землю. Офицер набрал из бочки стакан воды и плеснул ангелу в лицо.
Глаза открылись.
Блеснули тем же удивительно ясным светом. Окатили горячей волной, заполнили легкие, выплюнули вместе с гарью и пылью прямо на мозаичные плитки плаца.
И город вполз в замок вместе с темнотой, крадучись и, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, вкрапился по чуть-чуть, чтобы потом, вдруг, осмелев, разрастись и наброситься, рыча и ворча от восторга победившего.
А я оглядываю похоронный зал.
Молча, по колено в воде, упираясь спиной в мокрые стены, не вздрагивая, когда кто-то, причитая, падает прямо в воду (в кровь губы, размазывает по щекам).
– Научилась убивать ангелов? – голос шелестит за спиной.
Позолоченная маска с птичьим клювом совсем рядом. Только дотянуться. Почувствовать шероховатую поверхность.