Великолепная Гилли Хопкинс
Шрифт:
Неважно, что думает эта женщина. Мисс Эллис объяснит ей, почему все так случилось сегодня. Никто не может заставить Гилли покинуть этот дом, особенно теперь, когда она всем им так нужна. И потом… Троттер не позволит забрать ее. «Никогда — сказала она — никогда, никогда, никогда».
«НИКОГДА»
От страха у Гилли переворачивалось все внутри; страх неотступно преследовал ее, как вонь от дохлой рыбы. Что ни говори, это ее письмо заставило Кортни обратиться к своей матери после тринадцатилетнего молчания. Что же было в этом ее письме? Она никак не могла вспомнить. А письмо Кортни, в свою очередь, заставило маленькую леди из Вирджинии поехать и разыскать Гилли.
Что же теперь будет? Вот уж не думала она, что все так обернется. Гилли воображала, что Кортни явится собственной персоной, как ослепительная королева, и потребует назад свою давно потерянную принцессу. В ее мечтах не оставалось места ни для неуклюжей старомодной леди с южным акцентом, ни для босоногой толстой женщины в полосатой пижаме, ни для старого слепого негра, который читает наизусть стихи и спит с открытым ртом, ни для странного трогательного малыша, который говорит «бабах» и до сих пор мочится в постель.
Но она сама заварила эту кашу. Как жена Синей Бороды, она приоткрыла запретную дверь в потайную комнату, и теперь придется туда заглянуть.
Наступил субботний вечер, индейка оказалась, наконец, на кухонном столе; и они вчетвером радостно уселись вокруг — ни мисс Эллис, ни маленькая леди из Вирджинии не давали о себе знать. Троттер и Уильям Эрнест были все еще бледные как мел, а мистер Рэндолф — просто пепельный, но они уже начали поправляться и с удовольствием жевали холодное сухое мясо.
— Позвольте заметить, мисс Гилли, вы единственный человек из всех известных мне людей, который может соперничать в кулинарных талантах с миссис Троттер.
Гилли понимала, что это откровенная лесть, пусть с добрыми намерениями.
— А пюре получилось с комками, — сказала она, разминая вилкой картошку в своей тарелке.
— А у меня — никаких комков, — преданно прошептал Уильям Эрнест.
— Пюре замечательное, Гилли, детка. Тебе, наверное, попался единственный комочек из всей кастрюли. Как сбитые сливки. Не помню, когда я пробовала такое… — Троттер замолчала и откинула голову, будто пыталась вспомнить, когда же это было. — Кажется, я не пробовала такой вкусной картошки с тех пор, как в последний раз заболел Мэлвин. — Она выпалила эти слова, и лицо ее просияло.
Гилли невольно вспыхнула. Все это вранье. Но все равно — приятно.
— Гилли, детка… — Троттер остановилась, рука с вилкой застыла в воздухе, — что это за женщина к нам приходила? Что ей было нужно?
На этот раз пришлось врать Гилли.
— Кажется, хотела пригласить нас в свою церковь. Не успела я еще сказать, что мы правоверные баптисты, и тут вы все с криком посыпались сверху, как с того света… До смерти напугали ее.
— И я тоже? —
— Ты — больше всех, Уильям Эрнест. Стоишь бледный, худющий, и канючишь: «Гиил-лии, Гилл-лии»… Со страху она чуть не проглотила свои вставные зубы.
— Да что ты?
— Стану я врать!
— Бабах! — сказал Уильям Эрнест.
— А потом я грохнулась и, будто бульдозер, чуть не придавила нашу бедную Гилли, — фыркнула Троттер. — Она вскочила и к двери. Решила, наверно, что и ей достанется на орехи.
— Что ты сделала? — переспросил Уильям Эрнест.
— Свалилась прямо на Гилли. И никак не могла подняться с пола.
— А я проснулся от страшного шума, — усмехнулся мистер Рэндолф, — и бросился со всех ног сюда…
— И только услыхали слабый писк: «Слезьте с меня, Троттер! Слезьте с меня!» — повторяла Троттер сквозь взрывы хохота.
— И ты слезла?
— Да ты что, детка? Это было не так-то просто. Я задыхалась, я отдувалась…
— И дом разлетелся на кусочки! — Уильям Эрнест стукнул кулаком по столу, и все расхохотались до слез, выкрикивая сквозь взрывы хохота: «Слезьте с меня!», «Не раздавите меня!».
«Слезьте с меня!» — Гилли не помнила, чтобы она так говорила. Но разве дело в этом? Так здорово, что все поправились, смеются до слез и собрались вместе за одним столом. И потом — они так развеселились, что и думать забыли про ту маленькую седую леди.
Наступил понедельник, и праздники остались позади. Гилли, вооружившись объяснительной запиской, которая была как награда за храбрость в бою, вместе с Уильямом Эрнестом, бледным, но веселым, отправилась в школу. Мистер Рэндолф возвратился к себе, и Троттер, останавливаясь на каждом шагу, чтобы перевести дух, стала наводить в доме порядок. И, как потом выяснилось, в начале десятого утра, когда мисс Эллис подошла к своему столу, на нем уже лежала записка с просьбой позвонить миссис Рутерфорд Хопкинс в округ Лудоун, штат Вирджиния.
После уроков Гилли дожидалась Уильяма Эрнеста возле его класса — мальчик еще не совсем оправился, ему нельзя было драться с ребятами, она знала — при ней его никто и пальцем не тронет.
Агнес Стоукс торчала рядом — надеялась заманить Гилли в магазин. Но Гилли хотела проводить Уильяма Эрнеста до самого дома.
— Хочешь, зайдем ко мне и разыграем кого-нибудь по телефону, будем громко сопеть в трубку.
— Отстань, Агнес. Не валяй дурака. Глупо это.
— Нет, не глупо. Человека можно жутко напугать, я сама слышала, как с перепугу орут на другом конце провода.
— Это глупо, Агнес. Понимаешь? Глупо, глупо, глупо.
— Ты всегда говоришь так, если не сама придумала.
— Точно. Я глупостей не придумываю.
— Ну пойдем, Гилли, давай сообразим что-нибудь. Мы с тобой уже давно ничего не вытворяли.
— У меня в семье все болели.
Агнес ухмыльнулась.
— В какой такой семье? Все знают…
— Мой брат, — Уильям Эрнест гордо поднял голову, — моя мама и мой… дядя.
— Гилли Хопкинс. Ты что, спятила?
Гилли резко повернулась, она поджала губы, скривила рот, точь-в-точь как киноактер Хэмфри Богарт, и подошла к Агнес вплотную.