Великолепная семёрка
Шрифт:
Почетное звание меня сильно порадовало. Конечно, выдав мне такой серьезный аванс, Иван Васильевич повторил просьбу насчет сотни пушек. На этот раз я их пообещал твердо: за зиму было уже отлито полтораста стволов и каждую неделю заводик в Дубне выдавал одну готовую пушку. Заведовала пушечным хозяйством Сойка — она единственная (кроме меня конечно) умела правильно закаливать стволы после расточки. Кроме того, она еще прекрасно освоила фрезерный станок (да, я его сделал) и умела делать качественные резцы. Так что насчет пушек я особо не волновался, благо сроку мне Иван Васильевич дал на это три года.
Но больше меня звание порадовало по иной причине. Теперь я считался вполне самостоятельным уже государственным деятелем. Что способствовало решению еще одной, очень важной для меня, задачи.
Первого апреля я пришел к царю. Сказать что Иван Васильевич очень удивился — это сильно погрешить против истины. То есть приуменьшить ее до микроскопических размеров. Да, царь мои пушки уже видел, одиннадцать штук. А вот сразу две дюжины казеннозарядных увидеть он не ожидал. Тем проще мне удалось достичь задуманного.
В мое распоряжение был передан довольно молодой дьяк, лет так двадцати пяти от роду, обладающий одним существенным достоинством: он достаточно свободно говорил на пяти европейских языках. Причем не на каком-то там польском, а на голландском, французском, испанском, немецком и шведском. Меня интересовал главным образом испанский язык.
Обеспечив парня необходимыми документами и изрядной суммой денег (из царской казны, между прочим) я отправил его в солнечную Испанию. Непростое у него получилось путешествие. Две недели он добирался до Новгорода, затем три недели — до Стокгольма. Оттуда еще две недели плыл до Амстердама. В конце мая он добрался до Виго. В порту Виго он проболтался еще три недели, потом помчался обратно. Обратный путь правда получился несколько быстрее — до Тулы он доехал всего за семь недель. И пятого августа он, довольный донельзя, вошел в мой терем в Дубне. С большой кожаной сумкой.
В сумке у него было то, на что я потратил почти пятьсот рублей. Невероятная сумма по тем временам: пуд пшеницы стоил две копейки. Сахиб Гирей со всей Руси требовал две тысячи рублей, да и то царь не соглашался, не было у него столько. Но потратил я эти деньги не зря: из сумки дьяк достал кулек с двумя стаканами семечек и два десятка картофелин.
Война — войной, а торговля — торговлей. Османские купцы привезли для меня в Брянск ни много ни мало, а двести тонн «черного камня». Образец я еще в прошлом году выпросил у одного ордынца, который часто к османам торговать ездил. Купцы были довольны невероятно — за какие-то камни они получили пятьсот серебряных талеров. Я тоже потихоньку радовался — хромовой руды в окрестностях Тулы я пока не нашел. Вот только доставка этого добра из Брянска в Тулу была непростой.
Сначала на больших лодках камни перевезли по Болве на полста верст вверх по течению. Оттуда до Жиздры посуху двадцать верст. От Жиздры по реке Жиздра — до Оки, потом — снова вверх по течению — до Упы, потом — еще полтораста верст до Дубны… Первые десять тонн пришли в июле, а закончилась перевозка лишь в конце сентября. Но сентябрь меня не только этим порадовал: ордынец, тот самый, приволок мне с далекого Кавказа, из точно указанного места, двадцать тонн другого камня. Ему этот камень копали, дробили и выбирали ручками местные кавказские крестьяне, за что получили, если ордынец не соврал, двадцать рублей. Думаю, что не соврал — в следующем году сказал что вдвое больше привезет. Я же честно ему заплатил за доставку тоже, как и османцам, пятьсот талеров. За двадцать тонн почти чистого молибденита — не жалко.
С саксонских оловянных рудников через Гамбург-Новгород начал мне поступать где-то по паре тонн в месяц и вольфрамит: германцы его из руды тщательно руками выбирали, так как он сильно мешал выплавке олова. С учетом перевозки он обходился мне всего дешевле, около пятидесяти талеров за тонну. Зато у меня наконец появилась быстрорежущая сталь. И нормальный инструмент для металлообработки. Еще из Саксонии поступала никелевая руда, тонн по пять в месяц. Ее коварные немцы продавали с радостью, потому как искренне считали ее «фальшивой» медной рудой. Поскольку ее, в отличие от того же вольфрамита, они просто копали, причем на «моем собственном» руднике, платил я за нее вместе с доставкой всего по десять талеров за тонну. Рудником заведовал специально
В Брянске у меня было учреждено уже свое специальное представительство. Царь выделил «для работных нужд» мне целую сотню стрельцов «на мое кормление», из который четверть сразу же в Брянск и отправилась. Там, набрав сотню людишек и собрав из привезенных из Супрутья деталей десяток лодок-«канонерок», они, кроме приема османских купцов, занялись и отправкой «добычных экспедиций» в низовья Дона. Куда плыть и что копать — это я начальникам экспедиций растолковал очень подробно, поэтому у них всё получилось. Хромовая руда мне так быстро и Дубну и доставлена была, что маршрут уже был отработан доставкой руды марганцевой.
Так что осенью сорок девятого года царю была представлена первая пушка совершенно новой конструкции — казеннозарядная пушка с раздельным заряжением и капсюльным воспламенением. Гильзы я делал из латуни, а снаряжались они уже не дымным порохом, а кордитом! А чего бы кордит не сделать, если азотной кислоты появилось в достатке?
И не только азотной кислоты — в Щекино бурый уголь активно перегонялся на всякое. Светильный газ, в котором было много водорода, стал основным сырьем для производства аммиака, ну а дальше процесс был довольно несложным. Попутно получалось довольно много фенола, а так как дерево на уголь я теперь большей частью пережигал не в земляных ямах, а в специальных печах, то и древесного спирта, то есть формальдегида, у меня достаточно появилось.
В сентябре сорок девятого неожиданно удачно исполнились еще два моих проекта. На выклянченной у Ивана Васильевича кусочке земли в районе города Воскресенск (которого еще, понятное дело, не было) я завершил строительство рабочего поселка, названного, не мудрствуя лукаво, Воскресенском. Фосфориты оттуда обещали плодородие полей колхозных поднять на невиданную высоту, а кушать я всегда был горазд. Карьер заработал, но и это, по большому счету, фигней оказалось. Из местных земляных микробов выделенный мне в помощники молодой, но весьма толковый дворянин Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, развлекающийся с помощью сделанного мною микроскопа с микробами всякими, да и вообще не вылезающий из химлаборатории, выделил и даже освоил производство в лабораторных масштабах стрептомицина. Я вообще-то пенициллин имел в виду, но сперва вот так получилось. Тоже не плохо. Лабораторный масштаб давал таблетку в сутки, но я тут же велел целую фабрику строить — нечего народу забесплатно от инфекций вымирать!
Кстати, и аспирин я уже делать научился. Поскольку дерево на уголь всякое брали, попадалось среди дров и много ивы. Кору я велел собирать, салициловую кислоту из нее экстрагировать, а уж потом все просто. Когда же, с появлением нержавейки, я построил установку для карбоксилирования фенола, тут уж аспирина стало просто завались.
Объявив, что день «перехода» празднуется как день моего рождения (никто ведь и на самом деле не знал, когда я родился, поэтому и этот день для дня рождения не хуже других), тринадцатилетие свое я праздновал в обществе девятнадцатилетнего царя. Сам приехал ко мне в Супрутье. А чего бы и не приехать? Полсотни моих пушек как-то очень быстро и эффективно снесли во время зимней кампании дровяные стены Казани и город сдался на пять лет раньше прежнего срока, причем практически без потерь с обеих сторон. Парочка новых снарядов, снаряженных пироксилином (до тротила мое производство пока не дошло) повергла татар в уныние. Когда же они выяснили, что новые власти новых притеснений не готовят, а даже старые несколько уменьшают, то татары даже подумали что зря они раньше не сдались. Ну ладно там красивые латы из нержавеющей стали или рессорные экипажи-тачанки, это удобно, престижно, но, по большому счету, обыденно. А вот ручка-самописка из «синего камня» (чем было, тем карболит и покрасил), вручаемая царем каждому из вновь присягнувших ему татарских князей — это уже не мелочь, а символ. Даже не так, СИМВОЛ!