Великолепные Эмберсоны
Шрифт:
– Смеешься над чем-то?
– поинтересовалась Фанни.
– Что?
– Изабель даже не повернулась, продолжая наблюдать за противоположной стороной улицы.
– Я спросила, над чем смеешься.
– Ах, да!
– И опять рассеялась.
– Это всё старая толстуха миссис Джонсон. У нее привычка сидеть у окна в спальне с театральным биноклем.
– Правда?
– Точно. Ее окно видно через прогалину, оставшуюся после того, как мы срубили погибшее дерево. Она оглядывает всю улицу, но в основном смотрит в сторону дома отца. Иногда она забывает выключать свет, и тогда всему миру видно, как она подсматривает!
Но Фанни даже
– Я всегда считала ее очень хорошей женщиной, - строго сказала она.
– Так и есть, - согласилась Изабель.
– Такая милая старушка, немного навязчивая, и если старый бинокль дарит ей счастливую возможность узнать, с кем сегодня воркует наша кухарка, то не мне ее судить! А ты не хочешь подойти и посмотреть на нее, Джордж?
– Что? Прости. Я не слышал, о чем ты.
– Ни о чем.
– Изабель рассмеялась.
– Просто о забавной старушке, но она уже ушла. Я тоже ухожу... ухожу в дом, почитаю. Внутри прохладнее, хотя с наступлением сумерек везде не так жарко. Лету скоро конец. Вроде только началось, а уже умирает.
Когда она скрылась в доме, Фанни, перестав раскачиваться, наклонилась за черной кисейной шалью, накинула ее на плечи и задрожала.
– Ну не странно ли, как твоя мать разбрасывается словами?
– мрачно заметила она.
– Какими еще словами?
– спросил Джордж.
– "Конец", "умирает". Не понимаю, как у нее язык поворачивается говорить такое, когда твой бедный отец...
– Ее вновь затрясло.
– Почти год прошел, - рассеянно сказал Джордж и добавил: - Да ты и сама частенько эти слова используешь.
– Я? Никогда.
– Да, еще как.
– Когда?
– Только что говорила.
– А!
– сказала Фанни.
– То есть когда повторила, что сказала она? Это вряд ли считается, Джордж.
Он был недостаточно заинтересован разговором, поэтому равнодушно бросил:
– Не думаю, что ты сможешь убедить хоть кого-нибудь, что у меня бесчувственная мать.
– Я никого и не убеждаю. Просто сказала, что думаю, хотя, наверное, мне лучше держать свое мнение при себе.
Она выжидающе замолчала, но ее надежда, что Джордж всё же спросит, что она на самом деле думает, так и не сбылась. Он сидел к ней спиной, полностью погруженный в собственные мысли о совершенно ином. Вероятно, поднявшаяся уходить Фанни чувствовала себя разочарованной.
Однако в последнюю секунду, уже открывая входную дверь, она задержалась.
– Единственное, на что я надеюсь, - сказала она, - так это на то, что Изабель всё же будет в трауре в день годовщины смерти Уилбура.
Дверь со стуком закрылась за ней, и грохот заставил племянника очнуться. Он понятия не имел, почему она, покидая террасу, так трагично хлопнула ни в чем не повинной дверью, и пришел к выводу, что вопрос траурных шляпок на маме отчего-то тревожит ее. Во время всей этой унылой беседы он думал о своем безрадостном положении, полностью погрузившись во внутренний диалог с мисс Люси Морган. В его мечтах она бросилась ему в ноги. "Джордж, ты должен простить меня!
– рыдала она.
– Папа совершенно не прав! Я ему так и сказала, и теперь он мне не менее ненавистен, чем тебе, он всегда в глубине души тебе не нравился. Джордж, я понимаю тебя: народ твой будет моим народом, и твой Бог - моим Богом 27. Джордж, пожелаешь ли ты вернуться ко мне?" "Люси, ты точно меня поняла?" И в темноте настоящие губы Джорджа двигались
Джордж несколько секунд пребывал в благодушном настроении, но вдруг ему пришло в голову, что это всего лишь бесплотные мечты. Он резко соскочил с перил на пол. "Я ничего не прощаю". У его ног не было никакой кающейся и покорной Люси, и он представил, чем она на самом деле занята сейчас: сидит при луне на своем беленьком крылечке с рыжим Фредом Кинни, дурачком Чарли Джонсоном, и с четырьмя или пятью такими же болванами, все, наверно, смеются, а один идиот бренчит на гитаре!
– Рвань!
– громко сказал Джордж.
И при обозленном, но таком естественном восприятии ситуации, он нарисовал себе Люси гораздо отчетливее, чем в сладких грезах. Она стояла перед ним как живая, со всеми ее черточками и осязаемостью. Он видел, как лунный цвет серебрит воздушные оборки ее юбки и носик туфельки; видел синий изгиб ее тени на белых ступенях крыльца, на которые она откинулась, опираясь; видел, как прозрачные блестки кружевной шали на ее плечах мерцают в такт движениям девушки, отражаясь в зеркале ее черных волос, а прекрасного, но приводящего в отчаяние лица почти не видно, потому что она повернулась к чертову Кинни и смеется над его шутками...
– Рвань!
– Джордж в гневе затопал по каменному полу.
– Рвань!
– Этим обидным словом, так любимым им с буйных дней детства, он клеймил не Люси, а молодых людей, окружавших ее в его воображении.
– Рвань!
– выкрикнул он. И опять: - Рвань!
В эту минуту Люси играла в шахматы с отцом, но на душе, пусть и не омраченной раскаянием, скребли кошки, как того и желал Джордж. Она не подавала вида, что расстроена, и Юджин искренне радовался, что выиграл в трех партиях подряд. Обычно побеждала она.
Глава 19
На следующий день, выехав на одинокую прогулку и повстречав на дороге Люси с отцом в одной из моргановских машин, Джордж поднял шляпу, но на лице его не было написано ничего, кроме вежливости. Юджин дружелюбно помахал ему, но тут же вернулся к управлению автомобилем, а вот Люси просто кивнула, соревнуясь в холодной любезности с Джорджем. В воскресенье на ужин к Майору пришел один мистер Морган, хотя и был приглашен вместе с дочерью, и вечер прошел довольно скучно, тем более Джорджа Эмберсона тоже не было. Юджин объяснил хозяину, что Люси уехала погостить к школьной подруге.
Это объяснение, имевшее место в библиотеке еще до того, как старый Сэм пригласил всех к столу, заставило мисс Минафер всполошиться.
– Как, Джордж! Что ж ты нам не сказал об этом?
– обратилась она к племяннику и, широко разведя ладони в доказательство отсутствия злого умысла, сказала остальным: - Он ни словом не обмолвился, что Люси уезжает!
– Может, побоялся, - предположил Майор.
– Подумал, что не сдержится и, пока говорит, разрыдается!
– Он похлопал внука по плечу и шутливо добавил: - Так ведь, Джорджи?