Веллоэнс. Книга вторая. Царские игры
Шрифт:
– Змейка! – Перебрасывающая Огонь потеряла дар речи. – Но… как?
Одар взглянул на четырехрукую.
«Стоило бы взять тебя в любовницы».
Инэгхи довольно хороша. Некоторые агги на лицо неотличимы людей, а она даже по-своему красива. Твердой, строгой красотой. Изумрудная кожа – не так уж и странно. Встречаются же чернокожие, краснокожие, белолицые и желтолицые люди? В недрах Бангхилла и на пути Ен-гарди можно увидеть людей с кожей цвета неба. Зеленым или желтым можно стать от болезни, в конце концов. Покров тела – не так уж и трудно сменить цвет.
– Скажем так…
«Хорошее вино, чистое. Без хмеля».
– Впрочем, я увлекся. Вторая дочь больше похожа на змейку. Запомни – в обед ты её найдешь. А вечером, в час мыши, собери всех у обоза.
Инэгхи, помолчав, кивнула. Шатер чародея она покидала с ощущением тревоги и, одновременно, клокочущей безумной радости.
Свеберские рощи, граничащие с Манохой славились плодоносящими деревами и зверьем. Солнце сияло ярко, по синему небу плыли огромные облачные замки. Едва аггша вошла в лес, из кустарника выскочил крупный беляк. Метательный нож щелкнул по коре статной пихты, заяц бросился наутек. Инэгхи, выругавшись – бьет вино в голову, хоть и без хмеля – подобрала оружие и бесшумно, скользящим шагом отправилась вглубь леса. Надо бы подбить дичь покрупнее, но, даст Шаар, и с этим ушастым сведёт счеты.
Обогнув насыпь из валунов – памятник какой-то древней битве – охотница заметила возле кряжистого дуба хохлатого секача-одинца. Кабан взрыхлял землю, поедал сочные желуди, длинных жирных червей, похрюкивал от удовольствия. Зверь учуял чужака, поднял морду. Аггша решила не бить в глаз – голова кружится, зря потеряет время. Клинок ударил в бок, сразу за грудиной. Вепрь взвизгнул, яростно понесся на Инэгхи. Та выругалась – швыряльный нож застрял в шерсти. Слишком часто этот дикий свин терся о смолистые сосны, крепил свою щетинистую броню – калкан.
«Почему боги не дали мне разума? Отыскала бы мирного оленя – нет, надо лезть на рожон, затевать бранку со старым опытным вепрем!»
Нижняя пара рук сжала короткую двухклинковую совню, верхние достали из заплечного пояса-страфиона узкие трехгранные клинки – сиены. Она отпрыгнула от несущегося секача, вскользь проведя совней и вскрикнула – бивень порвал голень. Умный кабан не пробежал прямо, как молодые вепри, а повернулся, чтобы вновь бросится на противника. Если бы он успел, то, в лучшем случае, раскроил бы Инэгхи бедро. В худшем – выпотрошил кишки. Аггша успела придавить голову зверя совней, вонзила сиены в основание черепа. Темный узкий металл легко пробил жесткую закаменелую шкуру, разорвал шейную кость, проколол гортань. Вепрь всхрипнул и обмяк.
«Надо бы перевязать рану. Кровь привлечет волков».
Перебрасывающая Огонь секунду думала. Как и все агги она не любила одежды, носила только пояс-страфион, боевой черес да набедренную повязку. Одевала еще сапоги, но в этот раз оставила в обозе – лесные камешки и трава пяткам приятны –
«Где же обещанная дочка?».
Вестимо, Одар посмеялся над ней. Хотя на него это не похоже. Да еще слова о любви, поцелуй. Глубоко внутри у зеленокожей что-то поднималось, вскипало. Агги не подвержены высокой любви, чувства охватывают их в кровавой брани и ритуальных танцах. Мишнут – это слово обозначало многое. Равенство всех и каждого, нечто большее, чем простое собрание. Семья, но семья священная, нерушимая. Страдает один – страдают все. Питается один – питаются все. В ее клане каждый мог взять на ложе любого понравившегося. Общая добыча. Общие дети. Общие мужья и жены. Нечто среднее между похотью и жертвенностью, как их понимают люди. Соитие исходит из равного уважения ко всем, руководствуется не похотью, но заботой обо всех, исключают ревность и всё то, что среди людей называется изменой. Любовь к одному эгоистична, она выделяет из клана, понужает заботиться о ком-то одном.
Инэгхи старалась создать в цирке подобие «мишнут», своеобразное единство и равенство душ. Удалось. И вот сейчас в ней зародилось что-то личное, своё, сокровенное. Аггша тихо выругалась:
– Столько быть одной – и дряхлого Мимаха возжелаешь.
Она уверила себя, что про дочку Одар пошутил, собралась было возвращаться, но тут среди зарослей жимолости что-то мелькнуло.
«Прыткий заяц».
Нет, она не позволит себя унизить. Охотница, убившая вепря, но упустившая беляка – смех и позор. Был в ее боевом поясе – чересе – еще один козырь. Инэгхи сложила трубку и заправила сонный дротик. Даже если промахнется – зверек не испугается – мало ли жуков летает. А дротиков у нее достаточно. Целых три.
Плевок, шорох – радость, будто подбила лося, а не зайца. Боль в голени пропала, кабан будто стал легче. Зеленокожая стремглав бросилась к добыче, на бегу споткнулась о разрытый секачом корень и полетела в кустарник. Тоненькие ветки подломились, те, что потолще, больно исцарапали кожу. Инэгхи кубарем проломила заросли и вывалилась с другой стороны, угодив в ручей и кабанью кучу. Фыркнув, она выплюнула грязь с листьями, отерла лицо. Даже после смерти вепрь умудрился ей насолить.
– Мудрый зверь. И хитрый.
Аггша уловила чье-то присутствие, вскочила, руки потянулись к сиенам. Каково же было ее изумление, когда она увидела испуганные глаза девушки. Худенькая, в сером плюшевом платье, больше подходящем для танцевальной залы, чем леса, с смуглой, в едва заметных трещинках, кожей. Перед ногами лежала раздавленная травяная корзинка – по широкому фиолетовому пятну видно, что жимолости в ней было доверху.
– Вот и наша мамаша!
Старик Мимах в своем цветастом камзоле нелепо задергался, раскинул руки и бросился с объятиями на гологрудую Инэгхи. Та огрызнулась: