Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Шрифт:
Воронцов взял холщовый передник, висевший на том же крючке, на который он повесил его четыре года назад, и встал за конторку.
— Показывай, что вы тут наторговали.
Часть шестая
Москва-Новгород, осень-зима 1569–1570 года
Москва, 5 сентября 1569 года
Женщина подняла голову и с ненавистью посмотрела на мужчину.
— Что пялишься, стерва? Давай, старайся.
— Да хоть бы я тут до смерти старалась, — презрительно
Он хлестнул ее по щеке. Она, сцепив зубы, промолчала.
— Ложись, — приказал он. — Ложись, а то ведь я схожу кое за кем. Я могу, ты знаешь.
Она знала, и потому не прекословя легла, закрыв глаза. У него были грубые, жестокие пальцы, завтра придется накладывать мазь, иногда он царапал ее до крови. Однако все его старания были тщетны.
— Не поможет оно тебе, — тихо повторила она. — Как ни бейся.
Он грязно выругался, и, пьяно покачнувшись, погрозил ей пальцем.
— Ежели ты меня травами своими колдовскими поишь, дак я прознаю и на дыбу тебя вздерну вместе с отродьем твоим.
— Иди спать, — устало проговорила она. — Иди спать, Матвей.
Матвей Вельяминов хлопнул дверью, а Марфа, глядя сухими глазами в потолок, прошептала: «Господи, Федосью от него убереги, молю Тебя».
Год назад она проснулась от тяжести чужого тела, и резкого, кислого запаха вина.
— Тихо, сука, — прошептал Матвей, зажимая одной рукой ей рот, другой задирая рубашку
. — Тихо, а то девку твою сюда принесу.
— Грех это, братец.
— Ничего, отмолю, ежели наследник родится, по всем монастырям пройду.
Марфа заледенела — в Москве она перестала пить материнские травы.
— Мотя, — попробовала она урезонить распутника, — ты что ж заповедь Божью нарушаешь?
— Да не ублюдок твой, вестимо, наследником моим станет. Ежели ты понесешь, то твоя забота, мать еретичка небось научила, как плод травить. Нет, девка, у меня сын будет законный, в браке венчаном рожденный, а отродье Петькино я в монастыре сгною.
Ну, ноги-то раздвигай!
Он ничего не мог. А Марфа не смогла удержаться от усмешки.
— Что, дурачок, не видать тебе наследника, коли так и дальше будет. Слабоват ты, братец, вон аж взопрел весь. Или это у тебя только с бабами так, а с мужиками ты орел?
Он отвесил ей звонкую пощечину. У Марфы навернулись слезы на глаза, но она не позволила себе заплакать.
— Ежели Феодосию хоть пальцем тронешь, не жить тебе. Я ведь и те травы знаю, от коих смерть медленная и мучительная. Ты, конечно, велишь еду свою пробовать, дак от трав сих не сразу помирают, год пройдет, а то и два, концов не найдешь.
— Горло тебе
— С тебя станется, верю. Только потом сам показывай царю, где на Большом Камне золото лежит. Но ты туда, Матюша, и не дойдешь, там не бабой быть надо, а мужиком, а из тебя, уж прости за прямоту, мужик никакущенький вышел.
Он снова занес было руку, но быстро передумал.
— Как я вас ненавижу, что мать твою, что тебя! Ведьмы поганые!
С тех пор он приходил к Марфе каждый раз, когда приезжал в подмосковную, обычно пьяным, и каждый раз у него ничего не получалось. Иногда он даже плакал, уткнувшись ей в плечо.
Федосья Воронцова положила краюшку хлеба на тарелку, полила ее медом и стала неторопливо аккуратно есть, отламывая маленькие кусочки. Марфа, просматривая грамоты из вотчин, налила себе молока.
— Доброе утро, сестра, — буркнул Матвей, заходя в трапезную.
Вельяминова встала, поклонившись. Федосья тоже слезла с кресла, пропищав: «Доброе утро, дядя».
Матвей поморщился, сел за стол, налил себе водки, опрокинул залпом. Каждый раз при виде девчонки его охватывала темная, слепая ненависть. Видеть перед собой ребенка, рожденного из-под проклятого Петьки Воронцова, было невыносимо — как ни втаптывали их семя в землю, однако живое оказалось, цепкое. Сначала Матвей не поверил, что сестра повенчалась с Петькой, но записи о венчании и крещении были в полном порядке.
— В Чердыни, значит, хоронилась, — хмыкнул Матвей и, скомкав документ, швырнул его на пол. Марфа подобрала и бережно разгладила. — Вовремя Василий преставился, а то бы кровью на дыбе умылся, за то, что прятал тебя.
— Руки у тебя коротки, Матюша, — рассмеялась она, убирая запись в ларец. — До рая, где Вассиан, упокой Господи душу его, пребывает, ты не дотянешься, а в ад, ох, Матвей, не торопись туда их совать, ты там и так будешь желанный гость.
Как он ее ни клял, как ни мучил ночами, она лишь кривила в презрительной усмешке красивый рот, — знала, что брат, гораздый на угрозы и мат, ничего не посмеет сотворить ни с ней, защищенной царской милостью, ни с дочерью, единственной наследницей рода Вельяминовых.
Матвей хмуро налил себе еще водки, закусил соленым огурцом и стал жадно есть, — с похмелья он всегда был голоден.
Марфа отложила бумаги.
— Хочу с Федосьей в тверские вотчины съездить, что по батюшкиной духовной мне отошли, ты не против?
— Дома сиди, — проворчал Матвей. — Дороги нынче опасные.
Она удивленно изогнула бровь.
— Что ж ты, глава людей государевых, не порадел об этом, а? Иль боишься за меня?
Он боялся. Он знал, что эта зеленоглазая стерва, дай ей волю, подхватит дочь, и потом ищи-свищи ее по всей Руси, а то и где подальше. А этого Матвей Вельяминов допустить никак не мог, тогда можно было распроститься с надеждами на власть.