Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Шрифт:
— Хорош у тебя сокол-то, Федор, — заметил царь. «Долго ль учил его?»
— Да вот уж больше года, — ответил Вельяминов. «А тех кречетов, что мне тесть на свадьбу в подарок прислал, — с Белого моря их доставили, — тех еще учу, а как готовы будут — вам, государь, в дар преподнесу. Сегодня уж выпускали их, на куропаток».
— Ну, спасибо тебе, боярин, уважил ты меня. А я тебя тоже уважить хочу, за сегодняшнюю охоту-то, — улыбнулся Иван Васильевич. «Правду ль говорят, что боярыня Феодосия в тягости?»
— Божией
— Ну, кроме Господа всемогущего, думаю, там кто-то еще постарался, а, Федор Васильевич? — улыбнулся царь. «Когда срок-то боярыне?»
— В начале лета ожидаем, с Божьей помощью, — ответил Вельяминов.
— Как опростается Федосья, зови на крестины, — сказал Иван Васильевич. «Восприемником буду».
Вельяминов в благодарность опустился на колени — честь великая для боярина, всем завидная, коли сам государь в крестные отцы к нему идет.
На ужине, когда стольники внесли блюда с жареными цаплями, Матвей Вельяминов наклонился к сидящему рядом Степану Воронцову.
— Как царь почивать уйдет, скачи в рощу, Степа, разговор у меня до тебя есть.
— Здесь бы и поговорили, — недоуменно сказал Степан, — для чего коням копыта бить?»
— В тайности разговор-то, — ответил Матвей, — а тут ушей чужих много. Тихо, царь на нас смотрит, — и оба отрока принялись за еду.
В полночь Матвей отвязал своего гнедого жеребца и пустил его рысью через поле в рощу.
Внизу, под обрывом, серебрилась река, ухал филин, легкие, быстрые облака набегали на полную луну. Пахло росой и цветущей степью, — с юга, оттуда где лежало Дикое Поле, — тянуло теплым, уже почти летним ветерком.
Гнедой под Матвеем чуть слышно заржал, почуяв рядом другую лошадь.
— Что у тебя? — перегнулся с седла Степа Воронцов.
— Погоди, спешимся, — Матвей легко соскочил на землю.
Хоша они были и ровесники, но Степан рядом с невысоким, худощавым Матвеем казался взрослым мужчиной, а не подростком.
— Грамотцу Марье передашь? — спросил Матвей, глядя в голубые глаза Степана, сейчас, в лунном свете, отливавшие серебром.
— Да ты, Матвей, никак разума лишился, — зло сказал Степан. «Потащил меня ночью за три версты, чтобы о какой-то грамотце молвить!»
— Дак Степа, — взмолился Матвей, — рассуди сам, куда ж за ужином про такое говорить, когда батюшки наши напротив нас за столом! Как есть невместно, ибо ежели узнают — Марью, быстро замуж спихнут в Пустозерск какой-нибудь, али куколем голову покроют! Ты что, Степа, этого для сестры единственной хочешь? Не говоря уже о том, что батюшка с меня три шкуры спустит!
— Да хоть бы и десять, мне-то какое дело, — ехидно ответил Степан. «Смотри, Матвей, ежели обиду Марье, какую причинишь — не жить тебе, знай это. Не посмотрю я, что царь тебя привечает — спуску не дам.
— Степа, — торопливо сказал юноша, — если бы дело за
— Мне и сватов засылать не к кому, — усмехнулся Степан.
— А что ты этим хвалишься? — Матвей поднял бровь. «Инок нашелся, схимник какой! Не пришлась тебе еще девка по сердцу, так и сиди, помалкивай. А мне пришлась. Мне, Степан, без Марьи не жить. Другое дело, что молоды мы, и при царе я еще побыть должен. А так я б хоть завтра под венец с Марьей».
— Что в грамотце? — хмуро спросил Степан. «Смотри, Матвей, ежели ты Марью, на что невместное подбиваешь — я ж узнаю, и тогда тебе не только с твоим, но и с моим батюшкой иметь дело придется».
— А ты меня не пугай, Степа — задиристо ответил Матвей. «Сестру твою на невместное мне склонять не к чему — для сего срамные девки есть на Москве».
Юноша увидел, что Степан Воронцов покраснел и отвернулся.
— Ты что ж, не скоромился еще? — усмехнулся Матвей. «Айда с нами, как в Москву вернемся — иль ты девство до брачного венца решил хранить? А, Степа?» — и отрок игриво подтолкнул Воронцова.
— Кончай брехать-то, — угрюмо ответил Степан. «Вот же пустомеля ты, Матвей, и чем только ты Марье приглянулся — не разумею»
— Тем и приглянулся, Степа, что язык у меня хорошо подвешен, — рассмеялся Матвей. «Девки это ой как любят. Ну что, берешь грамотцу?»
— Давай, — помолчав, ответил Степан.
Он засунул грамоту в притороченную к седлу переметную суму, и, гикнув, поскакал обратно к шатрам. Матвей долго смотрел ему вослед.
Прасковья Воронцова сидела в крестовой горнице со старшей дочерью. Степан вот уже второй день был в отлучке с отцом — после царской охоты, едва побыв дома, они сразу уехали в подмосковные вотчины, — и, уложив Петю, боярыня вдруг подумала, что было бы хорошо посидеть с Машей, поговорить всерьез о сватовстве — еще прошлым Покровом заневестилась девка.
— Боярыня Голицына приезжала, — сказала Прасковья, искоса взглянув на Машу. Та сидела за вышиванием, низко склонив темноволосую голову. «Сватается к тебе наместник смоленский, боярин Иван Андреевич Куракин. Семья богатая, царь их привечает, что скажешь, дочка?».
— Не гонюсь я за златом-то, — пробормотала Марья.
— Так, дочка, не разумею я, что надо тебе? — Прасковья присела на лавку рядом с Марьей и попыталась ее обнять. Та только дернула плечом и отодвинулась.
Воронцова вздохнула. «Сватались к тебе и молодые, и постарше, и кто богаче, и кто бедней — так всем отказ был, ровно шест. Смотри, Марья, такой переборчивой быть тоже не следует — будешь так женихами бросаться, да никто и не захочет тебя брать — кому такая жена нравная нужна?