Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Шрифт:
Он подписался: «Tе amo» и запечатал письмо.
Степан вытащил шлюпку на белый песок и оглянулся — над морем вставал рассвет. С прошлого года тут ничего не изменилось — он внезапно подумал, что этот остров, — что бы ни происходило там, в большом мире, — всегда останется таким же уединенным и безлюдным.
Он вымыл руки в маленьком пресном ручье и пошел вглубь острова. Хижина была все такой же крепкой — уж что-что, а топором он владел на совесть. Каждый год ему казалось, что внутри до сих пор пахнет Беллой — цветы в летнем солнце,
Он опустился на земляной, теплый пол, привалившись спиной к бревенчатой стене, и, закрыв глаза, опять пожалел, что разучился плакать — еще с того времени, как держал ее, умирающую, в объятьях.
Петя отложил книгу и прислушался — где-то рядом, сквозь раскрытые ставни, слышался нежный, грустный звук виуэлы. В порту было тихо — послеполуденная жара спустилась на Порт-Рояль, и женский голос в этой тиши был особенно одиноким, — как будто не было больше никого на целом свете.
Descansa en el fondo del mar, — пела девушка, — verdes como los ojos. Su nombre era Isabel, el a muria por amor.
Воронцов бросил на стол пару монет и спустился к берегу — не было сил не думать о ней, о той, что была сейчас так далеко — за океаном, за просторами земли, за еще одним морем.
Он сел на песок, и пропустил его между пальцами — такой же теплый, — подумал Петя, — как вся она, такой же напоенный солнцем. «Та, что умерла из-за любви, — пробормотал юноша и вдруг, стиснув зубы, сказал: «Ну, уж нет, не позволю».
Вечером, после того, как труп ее мужа выбросили в море, она сказала: «Нет, не сейчас».
Степан ждал ее три года, но увидев странный, горький огонь в зеленых глазах, он кивнул: «Оставайся здесь. Я пойду на палубу».
Он отстоял все ночные вахты сам, а на рассвете пошел укладывать вещи. «Я и не знала, что бывает такое счастье, — сказала Белла, сидя в шлюпке, но в ее взгляде все равно была боль
— тихая, непреходящая, не высказанная.
Только вечером, вдохнув запах свежего дерева, стоя на пороге маленькой хижины, Белла повернулась к нему, и, опустив голову, сжав пальцы, не смотря на него, проговорила: «Ты должен это знать. Прежде чем…»
Степан слушал ее, стоящую совсем рядом — так, что в свете костра было видно, как текут слезы по ее щекам. Они долго молчали, а потом он, наконец, посмев прикоснуться к ней, взял ее за маленькую руку и сказал: «Прости меня».
Потому что больше сказать было нечего.
— Я ненавидела это…,-Белла не договорила, и Ворон увидел ярость в ее взгляде.
— Я не хотела, чтобы ты взял меня такой, — ее рот чуть дернулся, — с плодом насилия на руках.
И я знала, — она вдруг посмотрела на него, — снизу вверх, — что, если он родится, я буду всю жизнь смотреть на него и видеть его отца!
Она повернулась спиной к Степану и рванула вниз платье. Шелк затрещал, и перед ним была ее нежная, белая спина — с заживающими, темными рубцами
— Белла, — сказал он, не в силах заключить ее в объятья. «Я должен был забрать тебя три года назад, и ничего этого бы не было. Прости, любимая».
Она уронила голову на руки и чуть слышно проговорила: «Я так молилась, так молилась, Ворон, чтобы выкинуть. Это грех, но я молилась Мадонне и всем святым. И они меня услышали, только вот, — она помолчала, — не сразу. Не хочу об этом вспоминать».
Степан внезапно вспомнил, как давно, той страшной московской осенью, он просыпался каждую ночь от криков сестры — будто стонал подранок, прося смерти.
— Не надо, — медленно сказал он, и положил руки ей на плечи, вдыхая запах цветов. «Все кончилось, Белла. Теперь я всегда буду с тобой».
— Я вся твоя, — сказала она, чуть слышно, проведя сухими губами по его щеке. «Ведь ты такой один, Ворон».
Он, закрыв глаза, еле сдерживаясь, сказал: «Пойдем».
Утром он спал долго, — отсыпаясь за все ночные вахты, а когда открыл глаза, — ее рядом не было. Он зевнул, и перевернулся на другой бок, с намерением поспать еще, как вдруг почувствовал рядом с собой что-то холодное.
— Давай купаться, — рассмеявшись, шепнула ему Белла. Она сидела, скрестив ноги, потемневшие от воды волосы, были скручены в узел.
Степан, легко поднял ее и пристроил на себя. «Ну, уж нет, — сказал он, — более ты у меня никуда отсюда не выйдешь, жена.
— Я в тюрьме? — в глазах девушки прыгал смех.
— В рабстве, — потянувшись, закинув руки за голову, сказал Ворон. «У очень строгого хозяина, предупреждаю».
— Как раз по мне, — Белла наклонилась, влажные локоны рассыпались по его груди, он вдохнул запах соли и тихо шепнул: «Вся моя?».
Темные ресницы дрогнули, опускаясь на глаза прозрачной зелени, и она кивнула.
Сейчас он сполз по стене и лег туда, где они спали двенадцать лет назад.
Повернувшись, — как тогда, — на левый бок, он вытянул руку — так, как будто она и сейчас лежала здесь, между ним и стеной, умостившись в его объятьях. Он медленно погладил пустое место, наклонился, прикоснувшись губами к воздуху, и сказал: «Ну вот, я вернулся».
Потом он сделал то, что делал здесь каждый раз — телу стало легче, но сердце все равно ныло, — привычной, тупой тяжестью горя.
Он столкнул шлюпку в воду и, оглянувшись, сказал: «До следующего года».
Петя поднял голову, еще в полудреме, и увидел в темноте каюты лежащего на койке брата.
— Как съездили? — спросил Степан, глядя куда-то мимо него.
— Хорошо, — Воронцов-младший помедлил и сказал: «Я там песню слышал, про девушку с зелеными глазами, что покоится на дне моря».
— Спи, — сказал брат, отворачиваясь. «Поздно уже».
— Степа, — после долгого молчания осторожно проговорил Петя: «Ты ведь до сих пор ее любишь».