Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Шрифт:
Девка тяжело дышала, сдерживая крик. «Все», — Салтыков отпустил ее. «Вон пошла отсюда, блядь».
— По-нашему стала понимать? — усмехнулся мужчина. «За две недели-то?».
Девка отползла в угол землянки и, прикрывшись там каким-то тряпьем, затихла. Салтыков оделся и достал грязную, захватанную бутылку.
— Будешь? — спросил он мужчину.
— Налей немного, — попросил тот. «Сырость ужасная, будто и не весна на дворе. Хотя нам и на руку, с распутицей они точно сюда не сунутся. А мать ее где? — мужчина
— В болоте, — усмехнулся Салтыков. «У солдат с этим делом просто. Эту тоже, — он зевнул, — скоро туда отправлю, как надоест».
Карета вильнула на узкой дороге, и, угодив колесом в прикрытую лапником яму, сломала ступицу. Конвой, было, стал стрелять, но с обеих сторон дороги раздался быстрый, смертельный огонь.
Польский воевода, на танцующем, кровном, белом коне вынул саблю, но кто-то из солдат рубанул секирой по задним ногам лошади, и поляк упал в грязную лужу на обочине.
— Погоди, — мужчина остановил Салтыкова.
— Где Сапега? — спросил он по-польски, приставив кинжал к горлу мужчины.
Тот угрюмо молчал.
— Подержите его, — велел золотоволосый солдатам и поднеся кинжал к глазу воеводы, лениво сказал: «Ну, подумал? Где Сапега?». Мужчина провел кинжалом по веку, полилась кровь, и воевода закричал: «Я все скажу!»
— Ну вот, так бы сразу, — мужчина вытер кинжал. «Данило Иванович, ты карету проверь, — ухмыльнулся он. «Воевода наверняка сундуки добра везет, а тебе золото пригодится».
Солдаты вытащили на дорогу рыдающую, красивую полячку и, вырвав из ее рук ребенка, прикололи его саблей к земле. Мать потеряла сознание. Белокурая девочка-подросток, забившаяся в угол кареты, отчаянно зарыдала: «Отец!».
Женщина пришла в себя, и, встав на колени, сказала: «Пан, я же вижу, вы поляк! Делайте все, что угодно, но не трогайте мою дочь и мужа!». Салтыков вырвал саблю из трупа ребенка и отшвырнул тельце в канаву.
— Кончайте с ним, — распорядился Данило.
Золотоволосый мужчина, наступив коленом на грудь поляка, взрезал ему горло кинжалом.
Кровь хлынула широкой струей и он, обернувшись, сказал белой, как мел, женщине, что остановившимися глазами смотрела на него: «Ja nie jestem Polakiem, droga pani».
— Моей дочери двенадцать лет, — сказала женщина, рыдая, цепляясь за ноги Салтыкова, — я прошу вас…».
Тот ударил ее по лицу, и, обернувшись к солдатам, сказал: «Берите баб, добро и уходим.
Карету сжечь, и трупы — тоже».
Салтыков разлил водку, и, порывшись в луковицах, кинул в угол землянки подгнившую.
Девка, все еще прячась под тряпьем, стала есть.
— Ну что? — спросил он мужчину, откусывая крепкими, хищными зубами черствый хлеб.
— Сапегу ты тепленьким возьмешь, — мужчина, будто вспомнив что-то, усмехнулся. «Смотри, — он разложил бумаги, — сейчас расскажу тебе все.
Когда уже почти рассвело, мужчина
— А куда тебе надо? — нахмурился Салтыков.
— В Пилтен, — мужчина стал одеваться.
— Так Магнус же, сука эта, в ставке у Батория сейчас, нет его там, — недоуменно сказал Салтыков. «Он, с тех пор как из тюрьмы бежал, в бою не показывается — все по тылам отирается, жизнь свою бережет».
— А мне не Магнус нужен, — Матвей Вельяминов улыбнулся, и, не прощаясь, вышел в сырой предутренний туман.
— Я прошу вас, — девушка опустила голову и ее впалые, бледные щеки зарумянились, — ну хоть немного еды отпустите в долг.
— Ваша светлость, — лавочник положил пухлую, ухоженную руку на потрепанную торговую книгу. «У меня ваши долги уже некуда записывать.
— Тем более, что — он усмехнулся, — ваш муж, его светлость герцог Голштинский перед отъездом и так выпросил у меня двести талеров, оставив расписку, по которой все его обязательства переходят на вас. Все же война, — мужчина пожал плечами, — вдруг он не вернется».
— Но мне нечем платить, — Мария Старицкая еще пуще покраснела, — вы, же знаете.
— А мне какое дело? — пожал плечами лавочник. «Впрочем, — издевательски добавил он, — вы можете написать своему дяде, государю московскому. Пусть пришлет вам немного золота из своих запасов.
— Хотя нет, — мужчина поиграл бровями, — вряд ли ему это удастся, учитывая, что он уже потерял Ливонию, а вскоре потеряет и Псков с Новгородом. Так что, — он притворно вздохнул, — ничем не могу помочь, ваша светлость».
— Прошу меня извинить, — Мария опустила голову, еле сдерживая слезы. Лавочник посмотрел на рыжеватые, блеклые волосы, и, усмехнувшись, сказал: «Если герцога убьют, я вам, ваша светлость, как друг советую — выходите замуж за нашего брата, купца. Всегда будете сыты.
А сейчас простите, я закрываюсь — время обедать».
Мария вдохнула запах жареного мяса, и, чуть покачнувшись, стараясь удержаться на ногах, вышла из лавки.
На главной улице города в глубоких лужах лежали свиньи.
— А вон идет босоногая герцогиня, — раздался хохот висевших на заборе мальчишек. «Эй, ваша светлость, что вы еще не продали из своих владений — кусок болота и вшей из головы?».
Мария, не глядя на них, ускорила шаг. Прохудившаяся туфля хлопала отставшей подошвой по густой жиже.
Она поддернула старые, в дырках юбки, и вдруг почувствовала, как в спину ей ударился комок грязи.
— Пошла вон в свою Москву! — засвистели мальчишки. Мария, не разбирая дороги, бросилась бежать, и тут же, поскользнувшись, потеряв туфлю, шлепнулась в лужу — прямо рядом с недовольно захрюкавшей свиньей.