Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Шрифт:
— То-то я смотрю, его высокопреосвященство так хорошо в нашем деле разбирается, что тем летом ему церковь возвели, а этим — у нее свод просел. Где сии строители-то? — спросил зодчий.
— Так, где их теперь найдешь? — развел руками монашек. «Пришлые были».
— Вот, Федор Петрович, — обратился Конь к подошедшему юноше, — сие нам урок. Наймут, абы знает кого, только бы денег поменьше заплатить, а потом крыши рушатся. Еще хорошо, что ночью, упаси Господь, ранило бы, али убило кого.
— Если то дело недолгое…, - начал, было, Федя,
— Ну, не знаю, — протянул зодчий, — Бориса Федоровича на Москве нет, а без его разрешения, я отсюда снимать никого не могу.
— К нам патриарх должен той неделей приехать, — вскричал монашек. «Деньги-то казенные на церковь потрачены были, что ж мы скажем ему!
— Да уж понятно, что не своим золотом платили, — сочно проговорил зодчий. «Сие меня даже вот настолько, — зодчий показал пальцами в воздухе, — насколько, — не интересует, мне башни строить надо, а не крыши чинить».
— Дожди могут пойти, — задумчиво сказал Федя, глядя в чистое — без единого облака, — небо.
«Хороша у вас обедня тогда будет — с лужами на полу, то-то патриарх порадуется».
— Мы заплатим! — умилительно сказал монах.
— Да это понятно, что заплатите, — остановил его зодчий, — вот сейчас и поговорим — сколько».
Когда монашек, вытирая со лба пот, побрел в сторону Красной площади, Федор Савельевич ухмыльнулся и сказал: «Вот так с заказчиком говорить надо, учись, тезка, сие в нашем деле тоже важно. Что у тебя с башней?».
— Ничего, — хмуро ответил Федор, и, наклонившись, подобрав, брошенное кем-то ровняло, зло проговорил: «Увижу, кто оставил — руки выдерну».
— Бери-ка ты рабочих и давай туда, на Бережки, — приказал Федор Савельевич. «Голову там проветришь, может, что и получится потом».
— Ничего не получится, — юноша все вертел в руках ровняло. «Я ее вижу, а начертить — не могу. Уходит она, Федор Савельевич, ускользает. Как будто вода сквозь пальцы течет».
Зодчий вздохнул и похлопал Федю по плечу. «Вот и давай, иди на Воздвиженку, попарься, поешь, как следует, а с утра — отправляйся на Бережки. Рабочих я туда пошлю, тако же и кирпич с досками».
Федя потянулся — будто медведь повернулся в берлоге, и, подергав себя за рыжие, покрытые белесой каменной пылью, кудри, сказал: «Напьюсь сегодня, вот что».
— Ты ж уже напивался, я помню, — усмехнулся зодчий. «Не помогло». Федор Савельевич посмотрел на юношу — задумчиво, и вдруг сказал: «Была б зазноба у тебя, — к ней бы отправил».
Юноша усмехнулся. «Ну, можно сходить, конечно…»
— Нет, — зодчий отмахнулся, — не к срамным девкам, хотя, оные, конечно, тоже никогда еще лишними не были. К настоящей.
Федя только покраснел и что-то неразборчиво пробормотал.
— Ну, вот поедешь туда к Покрову и посватайся, — подтолкнул его зодчий. «Она ж вошла в года, говорил ты мне».
Юноша горько улыбнулся: «Да не пойдет за меня Лизавета, что ей, в избе, что ли, на нарах жить?
Мы же с вами, как тут закончим, в Смоленск поедем, там палат не заведено. Это тут, на Москве, Воздвиженка есть, а если я еще, где потом строить буду? Даже и думать о сем не хочу, — он решительно натянул шапку и протянул зодчему руку: «Все, посмотрю завтра на дыру ихнюю, думаю, до конца недели управимся-то. Может, вы и правы, отвлекусь хоша от башни этой, — юноша хотел добавить крепкое словцо, но сдержался.
Федя вышел на Чертольскую улицу, и пробираясь между всадниками и возками, повернул наверх, вдоль ручья, в котором бабы полоскали белье. На полпути он остановился, и, посмотрев вокруг, сказал: «А, ладно, все равно в мыльню идти!», — заглянул в знакомый кабак.
Внутри было пусто, целовальник подремывал, уронив голову на стол.
— А что, — сказал Федя весело, присаживаясь рядом, — где гости-то? Я смотрю, немноголюдно у тебя-то, Никифор Григорьевич.
— Федор Петрович! — обрадовался целовальник. «Давненько! Дак сейчас снедать зачнут, не протолкнуться будет. Я уж думаю второго подручного нанимать, а то мой мальчишка упаривается бегать-то, еду разносить — тут лавок вокруг много, все есть хотят. Опять же вона — стрельцы тут рядом, Колымажный двор — им тоже всем обед отнести надо».
Федор смешливо потер покрытый рыжей щетиной подбородок, и спросил: «А что Пелагея Ефимьевна, отдыхает, небось? Она так рано не встает, знаю я».
— У нее вчера какой-то с Немецкой слободы был, — усмехнулся целовальник, — они ж семейные все, домой торопился. Но заплатил как надо, а, то б он у меня до Яузы своей не добрался бы».
— Ты вот что, — велел Федор, — бутылочку мне наверх дай с собой, ну и пирогов, может, каких, коли свежие они, потом принеси.
— Конечно, — уверил его целовальник и остановил руку Федора, что потянулась за серебром.
«Даже и не думайте, Федор Петрович, вы у нас всегда гость желанный. Сие честь для нас, сами знаете, Федор Савельевич тако же нас навещает».
Федор взял за горлышко запотевшую — только из ручья, — бутылку водки, и, поднявшись наверх по узкой, темной лестнице, чуть постучал в деревянную дверь.
— Ну, кто там еще? — раздался сонный, недовольный голос. «Раз выпало счастье до обедни поспать, и то мешают».
— А ты открой, да посмотри, — улыбнулся Федор, прислонившись к бревенчатой стене.
Пестрядинная занавеска отодвинулась, и Пелагея, — в чем мать родила, прикрытая только черными, до пояса, растрепанными волосами, зевая, сказала: «Истинно, вот уж редкий гость».
Федор, выбив пробку, отхлебнул и сказал: «Говорят, Пелагея Ефимьевна, у тебя к оному закуска есть».
— Забыл уже? — девушка, улыбаясь, потянулась, и Федор, припав губами к ее шее, проговорил: «Я что пониже тоже давно не пробовал. Пойдем, — он потянул ее в сторону широкой, с измятой, еще теплой постелью, лавки.