Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Шульман Нелли

В кабаке было людно, сзади кто-то начал орать песню и Кольцо, поморщившись, крикнул: «А ну тише!»

— А ты кто такой? — пьяно спросили из-за соседнего стола. «Лезет на Москву шваль всякая, и еще нам тут указывать будет!»

Атаман спокойно встал, и, положив руку на саблю, сказал: «Я тебе, сука, не шваль, а Иван Кольцо, атаман дружины строгановской».

— Ну и сидел бы у себя в глуши, что сюда приперся! — мужик рыгнул и засмеялся.

Кольцо холодно посмотрел на него, и, размахнувшись, ударив об

стол пустой бутылкой, сунул ее прямо в лицо мужику.

Тот, заорав, схватился за глаз, медленно стекающий на щеку. Из-под его пальцев полилась кровь, капая на хлеб и соленые огурцы, что валялись на столе.

Кольцо отбросил бутылку и сказал: «Много чести для вас — в кабаке саблю вытаскивать».

— Я тут написал, — дрожащим голосом сказал дьяк.

— Читай, — велел атаман. «И водки еще принесите, — велел он.

— Так что же, Марфа Федоровна, отказываешь ты мне? — жесткое лицо Ермака вдруг дрогнуло — самую чуточку. «Думал я, что все же люб я тебе, хоша, конечно, и ненамного, — он вдруг горько рассмеялся.

Женщина сидела в высоком кресле, кормя дитя, и Ермак внезапно вспомнил то утро в Чердыни, когда он, проснувшись, увидел ее в одной приспущенной с плеча рубашке. Он сжал кулаки и тихо проговорил: «Я-то тебя более самой жизни люблю, знаешь ты это».

— Знаю, — Марфа нежно поцеловала Петеньку и подняла зеленые, прозрачные глаза. «Знаю, атаман. Посему и не буду венчаться с тобой. Оба любить должны, как у меня с Петром Михайловичем было».

— Смелый человек был мой сотник, — вздохнул атаман. «Если б знал он про нас с тобой…».

— Знал, — мягко сказала Марфа. «Как мы с ним повстречались опосля разлуки, так я все ему рассказала, без утайки».

Ермак присвистнул. «Да, верно государь говорил — бесстрашные вы, Вельяминовы, в крови у вас это. И Петр Михайлович тоже — не всякий мужик с бабой-то опосля такого жить будет».

— Не всякий, — согласилась Марфа. «Но если б иначе было — я бы с ним первая жить не стала».

— Не хочу я тебя брать без венчания, — атаман прошелся по горнице. «Невместно это, не девка ты кабацкая».

— Однако ж раньше брал, — лукаво заметила Марфа.

— Раньше, Марфа Федоровна, — тихо, чтобы не разбудить заснувшего Петеньку, сказал атаман, — думал я, что повенчаешься ты со мной, так или иначе. Думаешь, — он сглотнул, — мне легко смотреть, как ты во второй уж раз передо мной дитя кормишь, и не мое оно!

Он отвернулся и посмотрел на девочек, что играли во дворе усадьбы. «А я ведь тебе тогда сказал, и сейчас повторяю, Марфа, — нежно проговорил атаман, — твои дети — то мои дети, но ведь своих-то мне тоже хочется, шестой десяток уже, не шутка».

— Не со мной, — Марфа ласково укачивала Петеньку. «Я здесь жить не буду, Ермак Тимофеевич, даже вон и муж мой — в Англии похоронен, следующим летом уеду я. Там дело, кое Петр Михайлович

всю жизнь свою строил, Петеньке оно завещано, и бросать оное не буду я, хоша бы мне что посулили».

— Жестко с тобой спать-то, Марфа Федоровна, — вздохнул атаман. «Как ты постель стелешь да туда ложишься — вроде сахарная вся и сладкая, рукой тебя коснешься — так ровно огонь у тебя сама знаешь где, а на поверку — из камня ты сделана, и сердце у тебя железное».

— Нет, Ермак Тимофеевич, — проговорила женщина, — оно у меня — как у всех, — и болит, и мучается. Однако ж родители меня учили, что долг и честь в жизни — всего выше, а мой долг сейчас, — перед детьми моими».

Он внезапно опустился на колени, и потянулся к Марфе. Та положила руку на его седоватые волосы и шепнула: «Уж перегорело все, атаман. Как молода я была — так пылало, сам помнишь, должно быть, а сейчас — уголья одни остались, и никому их не разжечь более.

Даже тебе», — Марфа поцеловала его в лоб.

— Ну, как знаешь, — он помолчал, — однако ж если надо тебе что — так я для тебя и семьи твоей все сделаю, Марфа, что в силах моих.

Женщина подняла его руку и прижалась к ней мягкой, гладкой щекой. «Тако же и я атаман, тако же и я», — шепнула она.

Поднявшись, все еще держа на руках Петеньку, Марфа посмотрела, как Ермак садится на вороного жеребца и медленно проговорила: «Не могла я иначе, грех это — человека-то обманывать».

— Молодец, — Кольцо потрепал дьяка по плечу. «Теперь перепиши начисто, и скажи мне — найдется у тебя оголец какой сию грамотцу передать? В тайности, понятное дело».

— За золото — чего ж не найтись? — ухмыльнулся дьяк.

— Водку пьете? — раздался сзади голос Ермака. Кольцо мигнул дьяку и тот исчез — мгновенно, будто и не было его.

— Налей мне, — велел атаман, садясь.

Ермак выпил, не закусывая, и тут же потянулся за бутылкой. «Скажи-ка мне, Иван Иванович, — жестко усмехнулся Ермак, — ты блядей на Москве пробовал уже?»

— Да когда? — удивился Кольцо. «То с дружиной, то с царем, то по острогам народ собираю».

— Ну, пойдем тогда, попробуем, — Ермак выпил второй стакан и оценивающе посмотрел на водку. «Только, пожалуй, сначала еще закажем».

— Случилось что? — озабоченно спросил Кольцо, махнув рукой целовальнику.

— А? — переспросил Ермак. «Нет, ничего не случилось. Весел я сегодня, Иван, вот и все».

Карие глаза Ермака чуть увлажнились, он разлил принесенную водку и повторил: «Весело мне, атаман, как никогда в жизни еще не было».

Федосья быстро, оглядываясь по сторонам, взбежала в свою горницу и закрыла дверь на засов. Сердце колотилось так, что, казалось девушке, звук этот слышен всем вокруг.

Грамотца была спрятана в шелковом рукаве летника, и жгла Федосье запястье — огнем.