Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Шульман Нелли

— Теперь уже не замерзнет, — будто услышав его, сказала Мэри. Она шла впереди — неслышно, легко двигаясь. Наклонившись, замерев, она шепнула: «Они уже здесь, следы свежие. Трое. Нам надо разделиться, Михайло Данилович, так мы больше возьмем. Знаете, куда стрелять?»

Он кивнул и так же тихо сказал: «В шею, или в грудь».

Мэри быстро, мгновенно улыбнулась, и, пожав ему руку, скользнула за ледяной зубец. Волк подождал, пока ее шаги затихнут и пробормотал: «Это тебе не на оленей охотиться». Он проверил мушкет и застыл,

вспомнив слова Тайбохтоя: «Чем больше ты шумишь, тем меньше зверя добудешь, они тебя стороной начнут обходить».

Мэри вышла на заснеженный берег маленького острова и, поднявшись наверх, оглянулась — вокруг не было ничего, кроме беловато-серого, ледяного пространства. Силуэт «Ворона» пропал в густом тумане, и она, посмотрев на небо, чуть поежилась. Оно было еще темным, беззвездным, дул резкий, холодный северный ветер.

Она насторожилась — снег на склоне холма осыпался, Мэри увидела какое-то движение и подняла мушкет.

Медведица — худая, с пожелтевшим мехом, выбралась наружу, и, беспокойно завозившись, стала раскапывать берлогу.

Мэри мгновенно прильнула к земле, и, едва дыша, увидела, как двое медвежат — толстенькие, беленькие, — карабкаются к матери.

Та ласково что-то прорычала, и, подтолкнув их ко льду, оглянулась вокруг. Медвежата неуверенно, робко ступали по земле.

Мэри опустила глаза и посмотрела на свой мушкет, вспомнив тихий, прерывистый голос Энни: «Мамочка, ты не сердишься? Ты прости, что так получилось, прости, пожалуйста!».

Дочь расплакалась и Мэри, прижав ее к себе, в неровном свете лампы, шепнула: «Ну что ты, милая? Как я могу на тебя сердиться, ты же моя доченька, любимая моя. Вы с Джоном поженитесь, и у меня родится внук. Или внучка».

Медвежата что-то заурчали и мать, взяв одного зубами за холку, отнесла его к маленькой полынье. «Сейчас будет учить, как рыбу ловить, — улыбнулась Мэри. Она посмотрела на обтрепанный мех медведицы, на детей — они носились друг за другом по краю полыньи, и, вздохнув, сняла руку с мушкета.

— Не могу, — подумала Мэри, отползая вниз, в маленький распадок. «Не могу».

Она присела и замерла — в каких-то пяти футах от нее поднималась из снега мощная, белая спина. Огромный самец зарычал, распрямляясь, Мэри схватила мушкет и, глядя в его черные, маленькие, холодные глаза, — услышала выстрелы сзади.

Мех на груди медведя покраснел, Мэри увидела, как он покачнулся и, рухнув вперед — затих.

Она обернулась и, тяжело дыша, сказала: «Вы меня во второй раз спасаете, Михайло Данилович. А что…

— Убежали, — он стоял с мушкетом в руке. «И они, и мать. Во второй раз спасаю, — задумчиво повторил он, и, подойдя совсем близко, наклонившись, шепнул: «Вот только в первый раз, Марья Петровна, я сие дело не закончил, моя вина была».

— А сейчас? — ее глаза распахнулись, — широко, так, что ничего вокруг не оставалось, кроме их небесной, глубокой лазури.

— А

сейчас — я сделаю все, как надо, — ответил Волк и поцеловал ее.

Николас остановился на пороге своей палатки и поежился: «Конечно, так всегда в этих широтах. Сначала обманная весна, а потом бураны начинаются. Однако «Ворона» вчера укрепили, да и открытая вода не замерзнет, уж больно ее много».

Он посмотрел на серый, туманный рассвет вокруг. Английский флаг висел на шесте, едва колышась, лагерь еще спал, и Николас, почувствовав тепло из-за полога, подумал: «Можно и отдохнуть. На «Вороне» все в порядке, Майкл и Мэри охотиться ушли, торопиться некуда».

Констанца лежала, опираясь на локоть, и быстро писала что-то в тетради. Рыжие волосы были распущены по шкуре белого медведя, и, Николас, наклонившись над ее плечом, тихо спросил: «Не замерзла?».

— Если рассматривать натуральный логарифм как вещественную функцию действительной переменной, то она является обратной функцией к экспоненциальной функции, что приводит к следующим тождествам…, - прочел Николас и зажмурился — все остальное пространство листа было покрыто вязью математических символов.

— К возвращению в Лондон я это закончу, — рассеянно сказала Констанца, — и опубликую.

Непер будет рад, теперь можно приниматься за составление настоящих логарифмических таблиц. А? — она обернулась.

Николас разделся, и, устроившись рядом с ней, терпеливо повторил: «Не холодно?»

Констанца вдруг отложила тетрадь с чернильницей, и, скользнув в его руки, ласково сказала:

«Ну, ты же рядом, как может быть холодно? Что там с «Вороном»?

— Все хорошо, — он поцеловал смуглую шею и тихо сказал: «Можно? Пожалуйста, Констанца, так хочется…»

— Тебе всегда хочется, — жена улыбнулась, и, — не успел он опомниться, — подняла шкуры. Он застонал и вдруг подумал: «Господи, ну как сделать так, чтобы это было вечно?»

— Вечно, — услышал он веселый голос снизу, — не получится, человеческое тело…

— А ну иди сюда, — велел Николас, и, уложив ее на бок, целуя плечи, усмехнулся: «Вечно — ты права, не выйдет, но выйдет — очень долго».

— Обещаешь? — она опустила руку вниз и натолкнувшись на его пальцы — рассмеялась.

— Обещаю, — ответил Николас и, вдохнув горьковатый запах апельсина, найдя ее ухо, шепнул:

«Я тебя люблю!»

Потом она лежала, томно, прерывисто дыша, и вдруг сказала: «Дитя тихое уже, наверное, и рожу не сегодня-завтра». Николас положил ладони ей на живот и улыбнулся: «Скоро увидим маленького Джордана».

— Думаю, — вдруг сказала Констанца, гладя мужа по руке, — что будет быстро, как и в тот раз, с маленьким Питером. И хорошо, очень неудобно, что во время родов нельзя писать, хотя, я, конечно, не забываю, о чем думала.

— О логарифмах? — поинтересовался Николас. «Или о спутниках Юпитера, как в первый раз было?».