Вельяминовы. Начало пути. Книга 3
Шрифт:
В голубом, высоком небе, вокруг золотых куполов вились, каркали вороны. Федор оглянулся и увидел, как сверху, с Воздвиженки, и с Китай-города на площадь стекаются люди.
— Кто это там? — прищурился Федор. «Ах, Пушкин и Плещеев, шваль худородная. И казаки вокруг, как бы, не две сотни. Да, — мужчина, было, засучил рукав, но опомнился, — этих мы перехватить не успели. Ишь, как Гаврила Григорьевич надрывается, видать не понравилось ему воеводой в Пелыме сидеть, под самозванцем кормление лучше выходит. Ладно, слушать там нечего, надо делом заняться, — он надвинул
Внутри, на Конюшенном дворе, царила суматоха — царские сундуки грузили второпях, кое-как, Семен Никитич Годунов, с плетью за поясом, сорванным голосом кричал: «Выносите все, ничего им не оставляйте».
— В Лавру вы не уедете, — тряхнув его за плечо, сказал Федор.
— Там, — он показал себе через плечо, — все улицы народом запружены, возки остановят, всех вытащат, и на части разорвут. Бросьте вы все это, — он показал на валяющийся в луже отрез бархата, — выводите царя и семью, и везите их в усадьбу Годуновых. Запритесь там, эти, — он кивнул в сторону Красной площади, — первым делом к винным погребам бросятся, может, спьяну и не станут искать вас.
Годунов кивнул и тихо спросил: «А вы куда, Федор Петрович?».
— У меня тут дело одно осталось, — он помолчал, — а потом посмотрим. Сами понимаете, Семен Никитич, не с руки мне сейчас по Москве-то гулять, уж больно заметен я. Как успокоится все, попробуйте их в Лавру отправить, может, ночью и удастся.
Зятя он нашел в оружейной, — сэр Роберт проверял пищали.
— Возьми себе одну, — обернулся мужчина.
Федор взвесил на руке красивый пистолет немецкой работы, и, сунув его за пояс, спросил:
«Как царь?».
— Бельский на него наседает, чтобы гонцов от Боярской думы в Тулу отправить, — сэр Роберт внезапно выругался. «Как будто это что-то изменит».
Низенькая дверь отворилась, и леди Мэри, тяжело дыша, сказала: «Там уже ворота Фроловской башни трещат, выезжать отсюда надо».
Федор наклонился и поцеловал сестру в лоб. «Вы вот, что, — сказал он, — если все же удастся уехать, сидите в Лавре, а еще лучше — в Ярославль их отвезите».
Мэри перекрестила его и спросила: «Ты Шуйского искать будешь?».
Брат усмехнулся. «Хоть и его невеста во время оно ко мне сбежала, однако князь Василий Иванович человек умный, зла на меня держать не стал. Да и воевал он хорошо. Ладно, — он высунулся в окно оружейной, — и правда, они сейчас уже во дворце будут, вон, на Троицкой церкви все колокола звонят.
Энни, — в простом, невидном сарафане, — ждала родителей в коридоре. Федор погладил племянницу по белокурым косам, и сказал: «Ты не бойся ничего, милая».
Девочка серьезно кивнула и ушла вниз, во двор, — держась за руку матери.
— Все, — Федор подтолкнул сэра Роберта, — на Воздвиженку не ходи, да и от нее, сегодня, наверное, и не останется ничего. Тот кабак у ручья, на Чертольской улице, — помнишь?
Целовальник будет знать, — где я.
Зять кивнул, и вдруг, перекрестив Федора, сказал: «Храни тебя Господь».
Воронцов-Вельяминов прислушался: «Вон, стрельцы уже и оружие бросили,
Зять сбежал по узкой каменной лестнице, а Федор, оглядев стены, выбрав себе еще и кинжал, — посмотрел во двор. Возков уже не было, только сундуки громоздились у стен дворца, и откуда-то из-за кремлевской стены доносилось лошадиное ржание.
Федор немного подождал, — на Красной площади все били в набат, а потом, выскользнув из ворот, пошел к Москве-реке.
— Да, — Болотников потянулся за флягой с водкой, — хорошо Москва погуляла, вон, трупы до сих пор на Красной площади валяются.
Кнзяь Масальский-Рубец вытер жирные губы и отрезал себе еще кусок поросенка.
— Еще не конец, — сказал он хмуро, пережевывая мясо, — как бы эти, — он выматерился, — в Лавру не сбежали. С Богданом Яковлевичем Бельским я встречался, — он выплюнул на стол хрящ, — посольство Воротынского государь к руке не допустил, поздно приехали, — кривые зубы Рубца выпятились в усмешке. «Сейчас там, в Туле, Мстиславский со вторым посольством, присягать государю будет. В общем, кончать с этой сучкой надо, Димитрий Иоаннович уже и на Москву хочет двинуться».
— Ну да, — Болотников рыгнул, — вон уже, и Борькино тело из Архангельского собора вынесли, лежит там, на булыжнике, кто ни пройдет мимо — плюнуть не преминет.
— Государь велел потом его, с отродьем, на кладбище при Варсонофьевском монастыре зарыть, — Рубец тоже выпил водки. «Ну, там самоубийц хоронят, и тех, кого на улице нашли».
— Самое им там место, — отозвался Болотников, — мы же народу скажем, что семья его ядом себя опоила, как раз и похоронят без отпевания.
— А что Воронцов-Вельяминов? — внезапно спросил Рубец. «Сам знаешь, государь его голову на помосте у Троицкой церкви видеть хочет».
— Пропал, как сквозь землю провалился, — Болотников выматерился. «В усадьбе городской нет его, там хоть шаром покати, все, сука, вывез, ну и с того времени, как Пушкин с Плещеевым грамоту читали, не видел его никто».
— Ты вот что, — Рубец потрещал толстыми пальцами, — государь Ксению эту велел не трогать, сам знаешь.
Болотников усмехнулся. «Да уж не трону, князь, разве ж я супротив желаний государя идти буду?».
— Это хорошо, — медленно сказал Рубец. «Потом сюда, на усадьбу мою, ее привезем — пусть государя ждет, а он уж решит, что с ней делать. Ну а бабы, кои при ней, — про тех Димитрий Иоаннович ничего не говорил, то забота наша».
Болотников погладил черную бороду и, помолчав, проговорил: «Не нравится мне, Василий Иванович, что Воронцов-Вельяминов этот сбежал, ох как не нравится. Я еще в Самборе думал — непростой он человек».
— Ничего, — Рубец поднялся, — на колу они все орут одинаково, Иван Исаевич, — что простые, что непростые.
Князь ушел, а Болотников, оглядев грязный, в объедках стол, достав кинжал, попробовал его на ногте и тихо сказал: «Ну, сие дело не мое, коли пока пани Марина сюда приедет, он и голову свою сложит. Только перед этим он мне расскажет кое-что, конечно».