Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая
Шрифт:
Имущество «Дома Старцевых», оставшееся в России, должно было перейти Григорию Николаевичу. Он часто открывал блокнот, подсчитывая будущие прибыли, от пароходства на Амуре, и долей в золотых приисках. Жениться Старцев собирался после падения большевиков. Он не хотел оставлять детей сиротами. Старцев видел мальчиков и девочек, лишившихся отцов, на гражданской войне:
– Большевики долго не продержатся… – Старцев взял наушники, – истинно, колосс на глиняных ногах. Федор тоже воевать пойдет. Он учился в Германии, отлично знает язык. Талантливый инженер, как его отец. Новому порядку
– Поближе к англичанам, – он услышал позывные Джинджин-Сумэ. Старцев, размеренно, диктовал ряды цифр, сверяясь с блокнотом:
– Англичан в Россию пускать нельзя. Дай им волю, они весь мир колонией сделают. Наше золото, и уголь мы будем разрабатывать сами… – Григорий Николаевич не был против продажи концессий иностранцам, но настаивал, что русские люди должны получать основные прибыли. В Харбине среди его друзей было много наследников предприятий, национализированных большевиками. Встречаясь, они обсуждали, как восстановят производство, вернув заводы и промыслы.
– Будем сотрудничать с японцами, с американцами… – передав донесение, Старцев записал ответ. Как Григорий Николаевич и предполагал, штаб повторил приказ. Ему надо было вскрыть подарки и возвращаться в Джинджин-Сумэ. Сначала они хотели оставить подарок прямо в Тамцаг-Булаке, но такое было опасно. Поселок кишел военными, все окраины заняли временные палатки, с вновь прибывшими частями. Григорий Николаевич не мог разгуливать по улице с керамическими бомбами, подбирая укромное место. Такого уголка в Тамцаг-Булаке просто не было.
Исии объяснил, что чумные блохи распространяются быстро. Отсюда до Тамцаг-Булака было не больше, чем пятьдесят километров, а до передовых позиций большевиков, на юге, и того меньше. По расчетам врача, на третий день после вскрытия бомб, появлялись первые заболевшие. Григорий Николаевич, конечно, не собирался сам заражаться чумой. Они с полковником Исии тренировались на макете. Детонация бомбы производилась удаленно, через провод. Осколки керамики не ранили насекомых. Ему выдали только блох, крысы не смогли бы долго выжить внутри бомбы. Полковник уверил его, что насекомые держатся два месяца, а то и больше.
Вырвав листы из блокнота, Григорий Николаевич чиркнул зажигалкой. Он собирался миновать линию фронта на грузовике. Линией ее назвать можно было только условно, река отделяла Монголию от Маньчжурии. Изредка здесь проезжал конный патруль. Раньше в пограничных войсках служили монголы, но Старцев знал, что наряды усилили большевиками, переброшенными из Советского Союза.
Услышав гудение авиационных моторов, Старцев насторожился. Он устроился за машиной, сверху его видно не было. В тайнике у Григория Николаевича, кроме подарков и рации, имелся японский, офицерский револьвер, «Намбу».
Евангелие и тетрадка Марфы лежали в походном, кожаном мешке. Такие носили все монголы. Григорий Николаевич хотел убрать рацию, закончить с бомбами, и поехать на восток. Халхин-Гол здесь
– Я ему ребра сломал, – довольно вспомнил Старцев. Он поднял голову вверх, ожидая увидеть японский истребитель. Заметив на зеленых крыльях красные, пятиконечные звезды, Григорий Николаевич, презрительно, сплюнул:
– Явился товарища искать. Ничего, с одним я справлюсь… – летчики брали на задание револьвер ТТ. Именно такой обнаружили у майора. Григорий Николаевич взял пистолет себе, лишнее оружие никому еще не мешало. ТТ, лежал на кошме, рядом с керамическими бомбами, у раскрытой двери кабины. Самолет сел, моторы затихли.
– Он ничего не найдет… – вернувшись в кабину, убрав рацию, Григорий Николаевич поставил на место аккуратно выпиленную фанеру. Старцев любил порядок. Забирая потерявшего сознание майора, он внимательно осмотрел местность. На траве, кроме брызг крови, ничего не осталось. Кровь засохла и на кабине. Любой приземлившийся решил бы, что раненый летчик, оставив машину, отправился в степь пешком.
Соскочив на землю, он замер.
Девочка, дочь Горского, в летном комбинезоне, стояла на откосе распадка. Она сдвинула шлем на затылок, очки болтались на раскрасневшемся лице. Комбинезон был расстегнут, почти до пояса. Грубый холст потемнел от пота. Лиза тяжело дышала. Она успела улыбнуться:
– Помните меня… Вы меня везли, из Баян-Тумена… – серо-голубые глаза расширились.
На кошме были разложены продолговатые банки. Они мягко блестели, в полуденном солнце. Рядом валялся моток провода. В училище не преподавали взрывное дело, но Лиза хорошо разбиралась в технике:
– Дистанционные заряды, и револьвер, ТТ. Почему я не взяла оружие, я умею стрелять… – получив разрешение на полет, Лиза даже не стала заикаться о пистолете. Считалось, что на монгольской территории он не нужен:
– Он не шофер… – отчаянно подумала Лиза, – а диверсант, с японской стороны. Он мог убить Степана, раненого… – дул жаркий ветер, открытая дверь кабины скрипела.
Старцев помнил нежно улыбающегося младенца, в колыбели, голубые глаза Марфы. Девушка накормила его бедными, темными блинами. Гриша, стесняясь своего голода, быстро ел, Марфа носила девочку по горнице:
– Котик, котик, коток,Котик серенький хвосток,Приди, котик, ночевать,Нашу Лизоньку качать…– Руки вверх, – велел Старцев. Увидев оружие, вздрогнув, Лиза отступила. Старцев повел дулом:
– Не дергайся, спускайся медленно. Как вы говорите, – он, издевательски усмехнулся, – шаг вправо или влево считается побегом.
В кармане халата у него лежал крепкий, кожаный монгольский аркан. Лиза не двигалась. Старцев выстрелил.
Девушка, даже не думая, бросилась на землю. Она стиснула зубы, оцарапав лицо, вдыхая жаркий запах травы. Пуля взрыла пыль, она прикрыла голову руками. Лиза услышала короткий, оборвавшийся крик. Застучали копыта лошади, настала тишина. Сердце бешено колотилось: