Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Не с моими занятиями, – мрачно подумал герцог, – и учитывая, что мы еще не выбрались из СССР… – он обещал себе, что уйдет в отставку:
– Засяду в Банбери и буду копаться в огороде. Полина и Маленький Джон пусть навещают меня по выходным, им надо учиться… – сын должен был этим годом начать курс в Кембридже:
– Хотя из-за меня он может посчитать себя обязанным пойти по военной стезе, – вздохнул герцог, – бедный парень, он на самом деле любит историю и языки, но, как говорится, долг есть долг…
За раками Маша с Генрихом рассказали ему о строительстве Братской
– Я читать умею, – кисло отозвался Джон, – все газеты только об этом и кричат. Не забывайте, что у нас на троих один чистый паспорт, обрез без патронов и двести рублей денег… – Генрих заметил:
– Если я завербуюсь, дядя, мне начислят подъемные, оплатят билет до Братска… – герцог прервал его:
– Тебе оплатят, товарищ Миллер. Мы что, с Марией, по шпалам побредем до Байкала… – Маша покрутила кончик белокурой косы:
– В любом городе есть истинно верующие, – горячо сказала девушка, – нам помогут, дядя. Генрих пусть едет вперед, обустраивается… – Маша и Генрих не разнимали рук, – а мы, как из Сибири сюда добрались, так и обратно вернемся. На Ангаре есть глухие места, найдем старообрядцев, пошлем весточку Генриху… – по смущенным лицам племянника и племянницы Джон понял, что помолвка очень быстро превратилась в брак:
– Марта с Волком обрадуются, – хмыкнул герцог, – но чтобы эти двое обвенчались, надо сначала покинуть Советский Союз… – он сгреб пустые панцири в ведро:
– Вместо того, чтобы болтаться туда-сюда по СССР, – сварливо сказал Джон, – лучше двинуться к турецкой или иранской границам. В Забайкалье рядом Китай и Монголия, что нам нисколько не поможет… – Генрих зажег папиросу:
– Дядя, от острова Кунашир до Хоккайдо всего двадцать километров, а моторку и вы и я водить умеем… – герцог забрал у него окурок:
– Табак надо беречь, – заявил Джон, – а Кунашир пограничная зона, куда еще попробуй доберись… – он выпустил клуб сизого дыма:
– Но вы правы, на востоке нас никто искать не будет. Ладно, сначала надо оказаться на востоке, дальше решим, что делать… – увидев коня Корнея Васильевича, Маша ахнула:
– Он похож на Лорда… – девушка погладила лошадь по холке, – я так давно не сидела в седле… – седло было мужским, но у Хомутова отыскались ветхие, чистые шаровары и рубаха:
– Я все постираю, Корней Васильевич, – обещала девушка, – спасибо вам, большое спасибо… – жеребец, почувствовав всадника, коротко заржал:
– Принял он ее, – усмехнулся Корней Васильевич, – мои дети тоже с конями росли с малых лет… – белокурая коса девушки растрепалась. Гикнув, Маша пригнулась в седле:
– Галопом поскачем, милый… – крикнула она коню, – прогуляемся с тобой, в реку окунемся… – проводив Машу глазами, Генрих весело сказал:
– To see the fine lady upon the white horse. Полина тоже отменная наездница, дядя… – взглянув на лицо герцога, юноша осекся:
– Простите, пожалуйста, я не подумал… – Джон размял еще одну папиросу:
– Надо у Корнея Васильевича махоркой разжиться, – словно не услышав племянника, заметил он, – а что ты не подумал, то я надеюсь, что ты, то есть вы с Марией, в другом будете сначала думать, а потом делать… – жарко покраснев, Генрих пробурчал:
–
– Молодец. С ребенком на руках на Курилы будет еще сложнее доехать. Насчет Полины не расстраивайся, – он отдал парню папиросу, – чем чаще я буду слышать имена своих детей, тем скорей мы выберемся отсюда… – Джон поболтал куском сахара в остывшем чае:
– Потом он пошел к реке, купаться с Марией… – Корней Васильевич ловко смастерил толстую самокрутку:
– Казенный табак весь вышел, – заметил старик, – в дорогу я вам дам моего зелья, казацкого… – он отхлебнул чаю:
– Гришку своего, милый мой, я летом сорок второго года увидел, как Новочеркасск немцы заняли. И его увидел, и… – темные глаза блеснули ненавистью, – приятеля его, якобы казака. Был такой у него… – старик сплюнул в костер, – друг закадычный, какой-то дальний сродственник Петра Степановича, о коем ты слышал. Тоже Петр, однако Арсеньевич, – Хомутов покривился, – и тоже Воронцов-Вельяминов по фамилии. Должно, и по сей день он землю топчет, собака, а дети мои, оба, лежат в земле сырой…
Передав Джону самокрутку, старик замолчал, глядя на затухающий костер.
Лезвие кинжала поддело крепкую, прошлого века половицу. Корней Васильевич закряхтел:
– Помоги-ка, Иван Иванович. Не думал я, что шкатулка сия еще белый свет увидит. Гришка, брат мой, о тайнике не знал… – Хомутов помолчал, – немцы здесь все разорили, оружие ища, однако же ничего не отыскали… – старик взглянул на искалеченные пальцы Джона:
– Я сразу понял, что ты в остроге побывал. Я видел… – заросшее седой щетиной горло дернулось, – видел такое… – герцог удерживал половицу. Корней Васильевич достал из сырого провала облезлую жестяную коробку. Красивая девушка в наколке сестры милосердия держала поднос с дымящимися чашками: «Какао товарищества Эйнем, Москва».
Подернутая ржавчиной крышка откинулась в сторону. Хомутов неожиданно улыбнулся:
– Сие жена моя, Стана, Анастасия то есть… – он погладил коробку, – Стана до первой войны закончила училище сестер милосердия. Она в Москве росла, отец ее священником служил на сербском подворье, в храме Кира и Иоанна на Солянке… – на пожелтевшей фотографии вилась золоченая надпись: «Царское Село, 1916 год». Девушка со шкатулки, в скромном подвенечном наряде, в кружевном платке, опиралась о плечо жениха. Корней Васильевич коснулся шашки с темляком, георгиевских крестов на военной форме:
– Видишь, какой я был… – Хомутов вздохнул, – не чета нынешнему… – кресты на оранжево-черных лентах тоже изъела ржавчина. Запалив самокрутку, Корней Васильевич поставил шкатулку на колени:
– Красные сюда не заглядывали, место у нас глухое. Значит, в девятнадцатом году Марья народилась, а через год апосля Стана моя в тифу сгорела… – он перекрестился, – и остался я вдовцом с малышами на руках… – он перебирал бумаги в шкатулке, – всякое случалось, конечно. На войне и в смуте много казачек мужей лишились, но я не хотел мачеху детям брать. Так и вырастил их один… – Джон тоже насыпал табака в кусок районной газеты: